Джеймс Уоллер - Унесенные ветром. Век XX

— Ничего, завтра я буду, как огурчик.

Она и в самом деле вскоре почувствовала себя лучше. В Суэце Джоан выглядела совсем бодрой.

Приехав в Александрию, они прожили там две недели. Погода стояла сухая и не очень жаркая. Они сидели в уличных кофейнях, заполненных, казалось, только одними европейцами, бродили по набережной, любуясь ослепительной синевой моря и силуэтами далеких кораблей.

— Как здесь хорошо, — говорила Джоан. — Знаешь, у меня сейчас такое ощущение… Ощущение давно забытой безмятежности. Как бы тебе объяснить?.. Когда в детстве летними вечерами я оставалась одна, уверенная в том, что закат, зеленая лужайка, старый дуб, мои родители, я сама — все это будет и завтра, и после завтра, и будет пребывать вечно. Да, — она улыбнулась своей мягкой улыбкой, — я была очень, очень большой оптимисткой тогда. И теперь у меня такое чувство, что время для нас остановилось, что мы можем наверстать все, что угодно, даже если мы пробудем здесь очень долго.

И тут же спохватилась:

— Господи, но все-таки я помню, сколько стоит наш номер в сутки. Неужели нельзя было снять ничего подешевле?

— Зачем? Нам теперь принадлежит весь мир, давай не будем обращать внимания на такую ерунду, как деньги.

Из Александрии они направились в Тунис, откуда — в Марсель.

Франция начала сентября была великолепна. Экспресс проносил их мимо бесконечных виноградников, мимо желтых прямоугольных полей, мимо уютных деревушек с домиками, казавшимися игрушечными — белые стены, красные черепичные крыши, аккуратные палисаднички.

— Знаешь, мне вообще вся Европа кажется этаким небольшим ухоженным садиком, — говорил Коули. — Но, наверное, мне этот садик показался бы тесноватым, проживи я здесь хотя бы с год.

— Но полгода бы ведь жил здесь?

— Да, но я переезжал с места на место. Нет здесь американских масштабов. И дикости нашей нет.

Они приехали в Париж и поселились в отеле «Крийон». На следующей же день он повез Джоан показывать ей свой Париж, те места, в которых жил несколько дней когда-то, будучи совсем молодым, только начинавшим завоевывать этот мир, который сейчас был весь его.

Он показал ей улицу с высокими и узкими домами, где размещалась гостиница — очень дешевая, неказистая — в которой когда-то умер Поль Верлен и в которой жил он двенадцать лет назад. Это было место, откуда весь Париж казался лежавшим у ног — все его холмы, крыши и высокие печные трубы.

И теперь все казалось таким же. И не таким. Винная лавчонка, выкрашенная все в тот же зеленый цвет, что и двенадцать лет назад, и вино в ней было таким же хорошим и дешевым. Впрочем, нет, вино немного подорожало, но все равно для него оно было сейчас намного более дешевым, чем тогда, когда он был победнее.

И запах нищеты, запах виноградных выжимок и мочи — он теперь воспринимался острее, он не позволял совсем уж отвлеченно любоваться домиками под зелеными крышами, домиками, стены которых по-прежнему аккуратно белились известью и на которых наводилась коричневая панель снизу.

Они пили кофе в кафе «Ротонда» на Монпарнасе, обедали в ресторане Леконт на острове, пили вино в Булонском лесу, любовались желтеющими каштанами Люксембургского сада. Им самим с трудом верилось в то, что всего какой-то месяц назад было сафари, жара, был лев с облепившими его мухами. Впрочем, о льве не давала забыть его шкура, которую они везде таскали за собой. Шкура была очень тяжелой и занимала много места в багаже. Вообще у них, как ни странно, прибавилось много вещей, хотя они все должны были растерять по дороге, занявшей у них почти все лето 1934 года.

Коули купил пишущую машинку и несколько стопок бумаги. Как-то просто, словно бы между делом, он написал два рассказа об африканском сафари. Один рассказ был об американце, приехавшем поохотиться на крупных зверей, но оказавшимся трусом. В белом охотнике из этого рассказа угадывался Уильямс — хотя бы по внешнему описанию. Джоан, прочтя рассказ, сказала:

— Это великолепно. Это гораздо более яркое напоминание о том, что с нами было, чем фотографии и чем даже львиная шкура, в которой скоро заведется моль. Только Уильямс у тебя получился совсем уж каким-то героем и рыцарем.

— Ничего себе рыцарь! Он же спал с женой этого бедняги — американца.

— Это она спала с ним.

— Какая разница?

— Разница большая.

— Хм… Может быть. Я плохо разбираюсь в женщинах.

— Ну уж нет, милый. Во всем ты великолепно разбираешься. Таких женщин, как та, что в рассказе я встречала.