Анна Климова - Не покидай меня

Минуты, казалось, пролетали, оставляя после себя горечь во рту, словно после неудержимых слез.

Здесь и сейчас. Все. Они оба это чувствовали, знали. И избегали касаться не больной — кровоточащей темы…

Не хотелось никуда идти. Не хотелось ничего делать…

Валентина перестала спрашивать, где он бывает. Даже не упрекнула его за отсутствие в день празднования именин старухи. Но он догадался, что его и не ждали на этих именинах, больше походивших на девичник. Какие-то ее подруги перепились и остались ночевать в доме. Нина Ивановна, разряженная, словно сама смерть решила одеться приличнее, дремала, забытая всеми, в темной гостиной перед работающим телевизором. Андрей чувствовал себя лишним здесь.

На следующее утро Валентина, явно страдавшая от похмелья, впервые обратилась к нему, попросив отвезти мать обратно в Монино.

— И, пожалуйста, не собачься с ней. Она от этого еще больше заводится.

Старуху привели к BMW Андрея и усадили на заднее сиденье. В голове у тещи снова прояснилось.

— Вот нагажу в вашей драгоценной тарантайке, будете меня помнить!

— Будем, будем, — пообещала Валентина, укладывая ей под бок сумку с вещами. — А если станешь вести себя нехорошо, зятек твой выкинет тебя на обочину, там и сдохнешь, как собака. Поняла?

Нина Ивановна заперхала, захихикала, давая понять, что такой вариант ей тоже подходит.

Путь до пансиона — всего каких-то пятьдесят километров. Миновав МКАД, Андрей летел в потоке машин по шоссе Энтузиастов. Старуха всю дорогу что-то бубнила себе под нос, рылась в сумке и смотрела в окно. Уже на Горьковском шоссе вдруг заволновалась, зашуршала сильнее. Андрей попытался в зеркальце заднего вида рассмотреть, что теща задумала. Движение утром на Горьковском было интенсивным, и он всеми силами старался не упускать из вида дорогу и маневры других машин. Много дней спустя, уже в больнице, он думал, что надо было бы сразу перестроиться, снизить скорость и вырулить к обочине…

Нина Ивановна в зеркале не просматривалась, копошась где-то вне поля зрения.

— Ивановна, ты чего там делаешь? — спросил он как можно более доброжелательным тоном.

— Не хочу, — раздалось в ответ.

— Что?

— Не хочу в богадельню. Возвертай взад! Возвертай меня! Буду у вас жить! Или тут вылезу…

Андрей с яростью увидел, как она уже пытается открыть дверь на полном ходу. Это, конечно, у нее не получилось, так как двери были заблокированы. Старуха, упираясь ногами в противоположную створку, упрямо толкала и толкала. А потом спустила штаны…

Андрей выматерился и пытался остановить неизбежную диверсию, которую вознамерилась совершить полоумная теща.

Потом события приобрели стремительность разворачивающейся пружины. Перед глазами замелькали кадрами куски выхваченного из реальности пространства. Стоило лишь на мгновение отвлечься, и весь мир обрушился на него. Подушка безопасности, в которую он уткнулся, стала той самой точкой, после которой наступила темнота.

К месту аварии спешили мигалки. Раскуроченный BMW, старый фордик и «ауди», казалось, закатили смертельную попойку на обочине. Рядом с BMW сидела смеющаяся старуха, на которой не было ни царапины.

Он даже обрадовался, когда Ваня попросился с ним в аэропорт. В последнее время они с сыном мало разговаривали, и это угнетало Леню. Он не знал, как подступиться к взрослеющему Ваньке. Он быстро и незаметно перерос сказки и наивные детские «почему?». В свои тринадцать лет вытянулся и ростом почти догнал Иру. Серьезность и какая-то очень естественная самодостаточность его смущала Леню и одновременно заставляла немного завидовать. Было очевидно, что сын совершенно не унаследовал застенчивость отца и его вечные сомнения в отношении к себе окружающих. Если Леня в его годы мучился вопросом, как, кто и что о нем думает, то Ваньке были незнакомы такие терзания. Индивидуализм и совершенное равнодушие к кривотолкам за спиной, вероятно, стали визитной карточкой нового поколения молодых, одевавшихся так, как им хотелось, украшавших себя, как нравилось, и общавшихся так, как они считали нужным. И чихали они на всех, кому это не нравилось. В этом было, на взгляд Лени, много дерзости и даже разгильдяйства, но и много внутренней свободы тоже. Такой свободы он за собой никогда не знал, подчиняясь сначала правилам, которые ему внушили родители, и потом — которые сочинил сам.

Пока ехали в «Домодедово», Иван все тыкал пальцами в экран своего смартфона, чему-то улыбаясь.