Анна Климова - Не покидай меня

— У каждого должно быть свое место! Мы доцацкаемся, глядя на Европу, со своими…

— Ты же знаешь, я не люблю обсуждать этот вопрос, папа, — поморщился Леня. — Так, значит, «Бристоль»? Надо думать, переговоры с твоим французским издателем прошли неплохо?

— Да, да, все уладилось. Они прижимисты, но разумно смотрят на вещи. Где твоя машина?

— На стоянке. Мы уже рядом.

— Тебе надо поменять эту гору металлолома. Просто жуть.

— Пап, ты же в курсе, у нас нет лишних денег.

— Ну-ну, будет. Я могу одолжить немного. Присмотри вариант на рынке. Не новую, конечно, но что-то более приличное… Как считаешь, Иван?

— Мне все равно, — пожал плечами внук, привычно уступая деду переднее пассажирское сиденье.

— Ему все равно! — фыркнул Олег Иванович, снимая шляпу, перед тем как сеть в машину. — Мальчика твоего возраста уже должны волновать две вещи — автомобили и девочки. Это нормально.

— Мне ты говорил, когда я был в его возрасте, что три — хорошо учиться, оправдывать доверие старших и готовиться к возможности стать когда-нибудь коммунистом, — усмехнулся Леня, выводя «ауди» со стоянки.

— Тогда была другая эпоха, мой милый, — скривился старик. — Надо смотреть на вещи трезво. Но я готов добавить хорошую учебу к этим двум вещам. Это никогда и никому не мешало. Главное — хорошо распорядиться полученным образованием. Что бы там ни говорили, но мир сейчас открыт. Не то что в наше, прошу прощения, скотское время. Теперь можно везде найти себе работу, если ты знаешь свое дело и языки. И хорошо жить. Не как твой отец! — Олег Иванович полуобернулся к Ване, который уже успел сунуть в уши наушники от своего смартфона.

— Ты считаешь, что я плохо живу?

— Ты живешь… — Олег Иванович покрутил рукой, словно помогая себе подобрать слово, — живешь бледно. Хотя знаешь греческий, латинский, немецкий, португальский и еще черт-те какой.

— Французский и английский.

— А сидишь на должности преподавателя в этой своей дыре и учишь лоботрясов за копейки!

— Ты сам меня устроил в этот институт.

— Ха! Двадцать лет назад! Леонид, за это время люди горы сворачивали!

— У меня нет таланта сворачивать горы. Я просто живу так, как умею.

— О, это нам известно! — Олег Иванович презрительно усмехнулся.

Леня почувствовал злость и неловкость за то, что эту злость вызвал отец, причем некстати, походя.

— Я считаю, что отец делает то, что любит, и нечестно обвинять его в этом, — раздалось вдруг сзади. — Я тоже хочу делать то, что мне будет нравиться делать. А всех, кто мне в этом будет мешать, я пошлю нахер.

Ваня сказал это с таким спокойным достоинством, с такой непоколебимой уверенностью, что у Лени мурашки побежали по коже. Он не слышал за последнее время ничего более приятного, ничего более обнадеживающего и согревающего. В какой-то момент Леня почувствовал закипавшие на глазах слезы. И ликующая улыбка растянула его губы, наперекор изумленному лицу отца.

Вероятно, впервые в своей жизни Олег Иванович не нашелся с ответом. Впервые Леня увидел, что и он способен стушеваться. Только спустя минуту он пробормотал, покачивая головой: «Молодежь совсем распустилась», — и потом молчал до самого дома, крепко прижимая к себе шляпу и портфель.

Не попрощавшись, Олег Иванович вышел из машины и направился к подъезду своей уродливой «сталинки».

Леня улыбался. Он ничего больше не ждал от отца и твердо был уверен в том, что не возьмет его денег. Ваня тоже вышел из машины и стал рядом.

— Ну что, пап, все? Поедем домой? — спросил он просто.

Леня повернулся к нему, потом прижал к себе и заплакал. И плакал, и улыбался, крепко прижимая к себе сына, целуя его в макушку и в виски. Ваня не сопротивлялся, только говорил тихо:

— Ну, пап, ты чего? Ладно тебе… Все, все… Кончай. Поехали домой.

Он и хотел бы ответить что-то, но все не мог этого сделать. Мир был и горьким, и сладким, и большим… И он любил его.

Об аварии, в которую попал Андрей, она узнала не сразу.

Ждала звонка. А потом в условленный день поехала в гостиницу «Севастополь», где они часто встречались. В ее памяти навсегда остался тот бесконечно серый вечер, заполненный безнадежно тусклым светом гостиничного бра, под которым она пыталась читать томик стихов Блока…

Ожидание растянулось до безумной головной боли. Она мучила себя изворотливыми стихами до вечера, боясь набрать его номер. Но все же не выдержала. Телефон отозвался в ее страдающей голове мерзким сигналом и равнодушным женским голосом на двух языках. Она вернулась домой обессиленная и почти больная. Надо было взять себя в руки, преодолеть свою лихорадку. Если бы муж с детьми не уехал к прихворнувшей свекрови… Он все понял бы. И, наверное, наказал бы ее спасительным молчанием.