Мор Йокаи - 20 000 лет подо льдом

Когда работа была завершена, я мог сказать, что все мое «предприятие» построено на льду. Теперь оставалось только наладить производство консервов гуляша.

С «Тегетгофа» я принес с собой такой котел, в котором под давлением пара даже кости могли разомлеть на студень. Котел стоял на треножнике, и поэтому его можно было поставить в любом месте и варить в нем без малейшей опасности.

Но как же с топливом? Тем углем и дровами, что я принес с собой, буду только разжигать, а топить буду добытым изо льда мясом. То, что мясо хорошее топливо, знали еще англичане. Они когда-то в Египте топили мумиями паровые машины. А здесь у меня мяса сколько угодно. Вкусное сварю для еды, а худшим буду топить.

Так поразмыслив, я прицепил фонарь на грудь и пошел разведывать шахту с мясом. Здесь была все-таки настоящая шахта! На дне пещеры лежала ледовая поляна, похожая на огромный танцевальный зал с блестящей зеркальной плитой вместо обычного пола.

При свете фонаря сквозь прозрачный пол я увидел большой, почти необозримый музей. Первобытные животные, которых вода унесла в глубину пещеры, лежали огромной кучей.

Лабиринт чудовищ! Бесформенные неуклюжие массы, выродки природы: полуптицы, полукрокодилы, толстокожие, кольчатопанцирные чудища с двухсаженными клыками и страшными рогами, великаны имеющие, вероятно, по двести центнеров веса. Здесь и загадочные твари, которые и летают, и ползают, и четвероногие птицы, тело которых обросло шерстью. Здесь и чудовища, похожие на гадов, но с рогами на лбу и с подковообразными ногами на передней части тела, здесь и черепахи с длинными хвостами, и жабы с зубастыми челюстями.

Но меня заинтересовало не это собрание редкостей, а огромное количество дичи. Крупных животных я оставил без внимания, зная, что мясо динотерия или амплототерия пригодно только для острых зубов медведя. Отыскав самое стройное из зверюшек - первобытного оленя - я при помощи пороха разбил ледовую кору, добрался до его груди и топором вырубил из нее хороший кусок. Я очень спешил, потому что голод подгонял меня.

И все же я не мог не остановиться, когда подо льдом заметил хорошо развитого птеродактиля. Правда, его вид вызывал отвращение. Голова у него, как у птицы, в клюве - зубы, как у крокодила, шея, как у аиста, тело голое, как в английской свиньи, на четырех ногах - когти, соединенные перепонкой, как крылья летучей мыши. Летающий ужас, да и только! Из первобытных животных это единственный экземпляр, действительно жирный. А без жира жаркое не вкусное. Выкопал я это животное изо льда. Кожа на нем тонкая, как пергамент, - ее легко можно пороть ножом. На спине птеродактиля толстый слой сала. Я попробовал. По вкусу напоминает нечто среднее между рыбьим жиром и испорченным маслом. Я надеялся, что при варке эти привкусы исчезнут.

Несколько кусков из груди первобытного оленя посек на топливо, один кусок и кусочки сала бросил в котел.

Мясо оказалось прекрасным топливом, но гуляш из него не удался.

Когда я снял крышку с котла, то чуть не упал от страшной вони. Я прикрыл нос и попытался проглотить хоть маленький кусок мяса. Но этот кусок еще и в желудке протестовал против моего поступка. Проглотить еще хоть кусочек я не решался. Я попал в положение тех, что потерпели кораблекрушение, и готовы скорее умереть от жажды, чем пить воду из моря.

Надо поискать в этом большом музее птичьего мяса. Хотя птиц в допотопные времена жило очень мало, но те, что были, действительно стоят того, чтобы их звали птицами.

Если бы я мог найти одного только диорниса, то его мяса хватило бы мне на целый год. В Лондонском хирургическом музее есть скелет этой птицы в восемнадцать футов высотой. Вот если бы найти такого!

Долго бродил в пещере, но найти не мог ничего и уже даже начал думать, что во время землетрясения, который перестроил весь мир, ни одна испуганная птичка не забежала в пещеру. Но случайная находка убедила меня в обратном.

Подо льдом я заметил яйцо.

Но чье? Похоже оно на большую тыкву. В шесть раз больше страусиного. Удлиненная сторона яйца - бурая, с зеленоватыми пятнами. Оно было больше яйца эпиорниса, которое хранится в парижском музее, а в то яйцо, что хранится в Париже, уместилось бы шестьсот куриных яичек.

Почему же яйцо не разбилось во льду, хотя наводнение принесла его сюда издалека?

На этот вопрос ответило само яйцо, когда я выкопал его из-под льда. Обухом топора я едва смог разбить его скорлупу. Она была четыре миллиметра толщиной, к тому же еще и упругая.