Елена Граменицкая - Часы Цубриггена. Безликий

Но кого в перевернутом мире волновало положение и чины?

Дворцы – рабочим, виллы – крестьянам! Все смешалось, все потеряло смысл.

Последнее слово было за моей бабушкой. Светская львица и известная модница Петербурга Аглая Альбицкая высказалась в свойственной ей беспрекословной манере.

«Семья Кремляковых у всех на счету! Грех отказываться от такой партии!»

Мы обвенчались с Вениамином…

И тут мои воспоминания прервало появление незнакомки. Женщина в черном плаще и косынке вновь остановилась у нашей витрины. Почему она возвращается? Что ее заинтересовало?

Я давно заметила эту женщину. Назвать ее поведение странным пока не решилась, мало ли праздных зевак прогуливается по переулку и заглядывает в окна домов и витрин. На то они и витрины, чтобы их разглядывать. Хотя одна странность все-таки была, незнакомка в застегнутом наглухо плаще и косынке в крупный черно-белый горох (косынка эта такая же нелепость, как и панама на Вениамине) прошла мимо окон нашей лавочки уже второй раз. Сейчас остановилась, делая вид, что заинтересовалась позеленевшим от времени дверным молоточком.

И снова прошла мимо.

«Ну и шут с ней», – подумала я тогда…

На чем я остановилась?

– Вы обвенчались с Вениамином, – подсказала Серафима.

– Да, именно бабушка Аглая настояла на моем браке с Вениамином. А потом, спустя годы, подарила ЭТИ часы. Но еще раньше моя бабуля лишилась рассудка – в покоях ее в последние годы не было ни одного зеркала, а остальные в доме она велела снять или завесить.

Уже более полвека не могу расстаться с ними, – ни с того ни сего сказала Роза

Потянув за цепочку, Роза приподняла серебряные ходики со стола, подцепив ногтем, откинула крышку. Некоторое время разглядывала потемневший циферблат. Осторожно коснулась стрелок и тут же отдернула руку.

– Искушение велико. Особенно в полнолуние. Искушение всегда растет с нарождением луны и затихает с ее старением. Все чаще мои руки тянутся к этим стрелкам. А вдруг!? Нет! Мы так решили. В болезни и здравии, в печали и радости быть вместе. Больше я не обману судьбу. Извини, опять отвлеклась от рассказа. Продолжу.

Сразу после свадьбы мы отправились в путь, сначала на север Италии, потом к родственникам мужа в Тоскану, задержались в Местре, долго путешествовали по Испании, переплыли на пароме в Марракеш. Свадебное путешествие затянулось на целый год. Из каждого города мы отправляли домой приглянувшиеся диковины. Керамику из Гарды, куклы из Венеции, кальяны из Каира. Коллекция росла. Сейчас от нее осталось немного. Собрание фарфора, немного серебра, те самые бронзовые подсвечники, пресс-папье с медведем, обманщик Пиноккио, купленный мною много лет назад на флорентийском развале, до недавнего времени венецианский Кот от одного из знаменитых кукольников. Краски его камзола давно съело солнце, кожаные сапожки, украшенные позолоченными шпорами, рассохлись. А у Пиноккио нос облупился, тельце потрескалось и стало похоже на шелудивое полешко. Куклы болтались на крестовинах в витрине: никому из любителей старины они больше не нужны. Пиноккио и Кот доживали свой век вместе с нами.

Знаешь, было бы правильнее назвать мою лавочку не «Дом Розы», а «Дом счастливых Воспоминаний». Ибо они – главное богатство для нас, потерявшихся во времени стариков.

Время… Сложная субстанция, сравнимая с горным ручьем. То оно несется, не догонишь, скачет по острым камням, то, попадая в запруду, останавливается и разливается озерцом. Время пугает своей относительностью, предает неожиданностью. Порой слишком поздно вспоминаешь о нем. Особенно, когда любишь. Тогда оно плавится, становится вязким как мед, обволакивает, проникает под кожу. Расцвечивает мир психоделическими оттенками, вангоговскими иллюзиями. Отвлекает и обманывает. А расплата за забывчивость велика.

Мой Вениамин прятал слабость за нежностью, за вежливыми улыбками и пустыми отговорками. Но ранение давало о себе знать. Мало – помалу ноги его теряли чувствительность, сохли. Сначала муж ходил, опираясь на палочку, а потом и вовсе пересел в кресло.

Но беда не приходит одна. Сгорел от дифтерии Сашенька, с разницей в год ушли мои родители. Оставалась лишь хранящая странную «нетленную» красоту Аглая Альбицкая. Через три года умерла и бабушка Аглая, окончательно потерявшая разум. Надолго забытая смертью, давно миновавшая вековой рубеж, она скользила по нашему парижскому дому исхудавшим до костей, бестелесным призраком. Постоянно пряталась от зеркал и что-то шептала под нос.