Елена Граменицкая - Часы Цубриггена. Безликий

Как раньше, так и сейчас, выходя из больницы, в хорошую погоду Фима прогуливалась пешком до Тверской заставы, спускалась в метро, доезжала до Арбатской площади. Когда хотела побаловать себя сладеньким, заглядывала за пирожными в «Прагу». Соблазнившись солененьким, просила завесить полфунта утиного паштета или селедочного форшмака, покупала свежий хлеб и отправлялась ужинать.

Сегодня Серафима устала на смене и отказалась от пешей прогулки, но «сладенькое» само заглянуло к ней в гости. После вечерних новостей по телевизору, прихватив баночку айвового варенья, вязанье и политинформацию, к ней постучалась Роза Альбертовна.

Обсуждение больничных новостей было их обязательным ритуалом, как разговор двух незнакомцев о погоде.

– Странная история, Фима, у твоей подопечной. Влюбилась в женатого человека, прочтя его роман. Романтический инфантилизм! Подобных истеричек было достаточно в прошлом веке, они собирались в литературных салонах и молились на томики Бальмонта и Блока. Потом, по причине отставки, девица повредилась умом и решилась на отравление и утопление в ванной. Она истерический параноик, не находишь? Как она сейчас себя чувствует?

Серафима помедлила с ответом, положила в рот кусочек засахаренной айвы, разжевала, отпила глоток чая.

Бедная Чайкина и глупая Серафима. Зачем было рассказывать историю несчастной влюбленной девушки Розе Альбертовне? Впредь надо думать и держать язык за зубами, ибо Розочка наскоро сделает выводы и обязательно начнет порицать.

– На поправку идет. Память к ней вернулась, рана на руке затянулась, душенька чистится. Выписывается скоро, чего лежать то? За девочкой-попрыгуньей ходит, пока матери нет. Утку подать, покормить, одеяло подоткнуть, разговорить ее пытается, но пока безуспешно.

– После подобного конфуза в наше время барышни в Мойке топились, – не успокаивалась Роза Альбертовна.

– Так она и сделала. Утопилась в ванной.

– Ладно, оставлю ее в покое, пусть поправляется, – смилостивилась Роза. – Я сегодня к тебе по важному делу зашла, ты загадки лучше меня разгадываешь. Расскажу тебе одну историю, она про нас с Венечкой и про наши, как бы правильно выразиться, особенные часы.

– Особенные часы? – переспросила Серафима, пытаясь выглядеть удивленной. Она давно знала, что семья Розы хранит тайну, Аристарх намекал и не раз, но выспрашивать подробности было неловко. Фима ждала и правильно делала, пришло время, соседка готова рассказать все сама.

– Точнее, волшебные, – Роза потянута за цепочку, из нагрудного кармана ее жилетки показались часы.

Она аккуратно положила их на столик перед Серафимой.

– Вот они, родимые.

«Швейцария, Сент-Имье, собраны часовых дел мастером Христианом Цубриггеном в 1851, подарены даме сердца, после ее скоропостижной кончины выкуплены банкиром из Лозанны, только банкир неожиданно разорился, оттого продал хронограф за смешные деньги своему русскому другу, Савелию Альбицкому. В 1880 году часы были тайно взяты сестрой Савелия, Аглаей. Часы действительно необычные, как и человек, который их собрал» … – пронеслись в голове Серафимы мысли.

Она не озвучила их, смотрела с деланным удивлением на Розу.

Роза погладила часы, нежно и в тоже время с некоторой опаской, так гладят ненаглядное сокровище, лишиться которого не хочется, но и хранить страшновато.

– История случилась этим летом, в конце августа. Помнишь, у меня была кукла – марионетка Кот в сапогах?

– Конечно, помню. Висел рядом с Пиноккио, а потом ты его продала. Так?

– Не совсем так. Кота я отдала в « добрые руки», хотя сейчас очень сомневаюсь в их доброте.

Это было обычное летнее утро. Я стояла с фланелью в руках, по обыкновению протирала фарфор и наблюдала за игрой света за окном.

Солнечные зайчики прыгали со шпиля смоленской высотки на заплатки арбатских крыш, туда-сюда, обратно, завораживающая чехарда. Наигравшись в скакалку, лучики замелькали в окнах чердаков. Началась новая игра в салочки. Метнулись в наш переулок и замерли на дверной ручке. Львиная голова засияла, притягивая взгляды прохожих. Спешащие на работу люди задерживали взгляд на нашей витрине, удивлялись диковинным безделицам и шли дальше.

Наигравшись с львиной гривой, один смелый лучик проник за гардины, внутрь лавки, отразился в зеркале над нашим прилавком и замер на фотографии. На ней я, молодая, кудрявая и пестрая, словно перепелка. Стою под парусиновым зонтиком, в матроске и несерьезной соломенной шляпке-канапе и держу под руку Венечку. Муж в летнем льняном костюме и смешной панаме. Веня ее недолюбливал (нелепость какая!) потому надевал редко и только ради меня. Мы оба смотрим в объектив пляжного фотографа, ждём обещанную птичку и беззаботно смеёмся. Камера сохранила мгновение нашего счастья.