Елена Граменицкая - Часы Цубриггена. Безликий

Она закрывает глаза. Песок сжимается, чмокает от удовольствия, высасывает жизнь.

«Больше всех на свете полюби себя, Лариса Чайкина»

Её Имя!

Она хочет жить. Все исправить. Написать новый роман с красивым концом. Бежать куда глаза глядят из Безвременья, с берега неправильного моря, прочь от черных чаек и от белых ворон, прочь из мира, где всегда один и тот же день, где не пишется финал, не сгорает рукопись и все верх тормашками.

Она очень хочет жить. И больше никогда не встречать Человека с собакой.

– Прости себя и меня! – кричит он.

«Прости себя и меня!»

– Я прощаю себя.

Она сказала это или только подумала? Только сразу становится легче дышать, песок больше не давит на грудь.

– Я прощаю себя! – кричит она.

Кричит все громче, срывая связки, кричит, пока ноги не нащупывают твёрдую почву

– И тебя прощаю, Вадим, – хрипит она из последних сил, – только исчезни и больше не приходи ко мне.

– Просыпайтесь, кого вы там прощаете? Кто такой Вадим?

Песок отступает. Вадим по-прежнему держит ее за руку и улыбается. Его пёс вьется вокруг, машет хвостом и радостно скулит. Она хочет ещё что-то им сказать, но больше не может произнести ни слова, губы не слушаются…

– Просыпайтесь, как вы себя чувствуете?

Она открыла глаза, но сон продолжался.

Рядом с ее кроватью сидел ослепительный молодой человек в белом халате, именно он держал ее за руку. Еще один ангел?

Что за странная больница, стоит открыть глаза, как встречаешь у своей постели небожителя?

Возможно, Лариса действительно досматривала сон и спутала явь с грёзами, а возможно случился удивительный оптический эффект – человек в медицинском халате сидел спиной к окну, к выглянувшему ноябрьскому солнцу, и лучи, преломляясь, окружили его голову и белоснежную ткань странным сиянием.

Но первое впечатление Ларису не обмануло, ее лечащий врач Никита Калоевич Романов обладал чуть ли не сверхъестественной привлекательностью, оттого среди коллег носил шутливое прозвище «Сын Бога».

– Меня зовут Лариса Чайкина. Я все вспомнила.

– Ну и чудесно! С возвращением, Лариса Чайкина, – улыбнулся доктор Романов и вышел из палаты.

В юности Серафима любила дальние прогулки, втайне от матери и отца, скопив денег, она садилась в конный экипаж у Кремля и отправлялась на Воробьевы Горы – с одного из семи холмов полюбоваться на белокаменный город, на изгибистую реку, на резные стены и колокольню Новодевичьего монастыря. В солнечную погоду всегда поднималась на империал. «Не можно туды дамочкам», – незлобиво шикал ей в спину кондуктор, но Серафима не смущалась, сидела, подобрав юбки, и не обращала внимания на взгляды и улыбки молодых мужчин на крыше конки.

Эволюция транспорта происходила на ее глазах – извозчиков сначала потеснили линейки, линейки сменили двухэтажные конки. В конце концов, гужевые экипажи уступили электрическим. В городе стало чище, но шумно от сумасшедших клаксонов.

Время шло. Отработав в больнице, Серафима ехала домой уже на трамвае. На Беговой напротив Ипподрома садилась в нюрнбергский вагон, что шел далее по Тверской-Ямской до Смоленской площади с пересадкой, в хорошую погоду в салон не проходила, оставалась на открытой задней платформе – ехала и любовалась Москвой. Тогда она жила еще не на Сивцевом Вражке, а в большом коммунальном доме в Афанасьевском переулке. Но из шумной коммуналки через некоторое время пришлось съехать, не мозолить глаза соседкам, любимым занятием которых было перемывание костей всех и вся.

Любопытные бабы начали шептаться за ее спиной.

– Гляньте, бабы, Симка наша законсервировалась поди. Не стареет.

– Ага. Сколько ее помню, одна и та же. Тока одежа разная. Я вона уже бабка, а она все девка.

– И не говори, чудная она, говорят, из бывших, из аристохратов. Говорят, аристохраты кровь младенцев завсегдатай пили, оттого и не старели.

– Ах, контра недобитая… Вражина знать. Надо бы куда следует…

Не дожидаясь неприятностей Серафима нашла себе другую квартиру, в том самом двухэтажном, очень уютном домике с мезонином. Жилплощадь там была меньше, чем в Афанасьевском переулке, поэтому хозяева быстро согласились на обмен.

Бывший квартал потом долго обходила стороной.

И вот уже более полувека жила Серафима на пересечении Сивцева Вражка и Плотникова переулка, в бывшем доме господ Кремляковых. Любопытством и желанием посудачить ее новые соседи не страдали, догадки не строили, они были сами из «бывших», одни из наркомовской элиты, другие голубых аристократических кровей, все люди «с прошлым», правда, классово диаметральным.