Клайв Баркер - Проклятая игра [litres]

Уайтхед не двинулся с места; пистолет по-прежнему был направлен прямо на Европейца.

– Пожалуйста , Джозеф. Садись.

Может, будет лучше, если он сядет? Можно ли избежать смертельных ударов с помощью притворной кротости? Или это мелодрама – думать, что этот человек опустится до драки? В каком сне я жил, упрекнул себя Уайтхед, если думал, что он придет сюда, чтобы поранить меня, пустить мне кровь? У таких глаз на уме не просто синяки.

Он снова сел. Он сознавал свою наготу, но ему было все равно. Мамулян не видел его плоти: его взгляд проникал глубже, чем жир и кости.

Теперь Уайтхед чувствовал на себе этот пристальный взгляд, и у него заныло в груди. Как иначе объяснить облегчение, которое он испытал, увидев наконец Европейца?

– Так давно… – вот и все, что он смог сказать: корявая банальность. Не прозвучало ли это так, словно он влюбленный, полный надежд и жаждущий примирения? Возможно, это было не так далеко от истины. Необычность их взаимной ненависти имела чистоту любви.

Европеец внимательно смотрел на него.

– Пилигрим, – укоризненно пробормотал он, глядя на пистолет, – в этом нет необходимости. И толку никакого.

Уайтхед улыбнулся и положил пистолет на полотенце рядом с собой.

– Я боялся, что ты придешь, – сказал он в качестве объяснения. – Вот почему купил собак. Ты же знаешь, как я ненавижу собак. Но я знал, что ты ненавидишь их еще больше.

Мамулян приложил палец к губам, чтобы Уайтхед замолчал.

– Я прощаю собак, – сказал он. Кого он прощал: животных или человека, который использовал их против него?

– Зачем тебе понадобилось возвращаться? – спросил Уайтхед. – Ты должен был знать, что я не обрадуюсь.

– Ты знаешь, зачем я пришел.

– Нет, не знаю. Честное слово, не знаю.

– Джозеф, – вздохнул Мамулян. – Не обращайся со мной, как с одним из твоих политиков. Я не хочу, чтобы меня пичкали обещаниями, а потом вышвыривали, когда в судьбе случится перемена. Со мной нельзя так обращаться.

– Я ничего такого не делал.

– Только не ври, пожалуйста. Не сейчас. Не сейчас, когда у нас осталось так мало времени. На этот раз, в последний раз, давай будем честны друг с другом и изольем наши души. Больше такой возможности не будет.

– А почему бы и нет? Почему мы не можем начать все сначала?

– Мы уже старые. И мы устали.

– Я – нет.

– Тогда почему ты не сражался за свою империю, если не из-за усталости ?

– Это твоих рук дело? – спросил Уайтхед, уверенный в ответе.

Мамулян кивнул.

– Ты не единственный человек, которому я помог разбогатеть. У меня есть друзья в высших кругах: все, как и ты, ученики Провидения. Они могли бы купить и продать полмира, если бы я попросил их об этом; они у меня в долгу. Но никто из них никогда не был таким, как ты, Джозеф. Ты – самый голодный и самый способный. Только с тобой я увидел шанс на…

– Продолжай, – сказал Уайтхед. – Шанс на что?

– Спасение, – ответил Мамулян и тут же рассмеялся, словно это была шутка. – Подумать только…

Уайтхед и представить себе не мог, что все будет так: тихий спор в белой кафельной комнате; два старика, обменивающиеся обидами. Переворачивающие воспоминания словно камни и наблюдающие, как вши убегают прочь. Это было гораздо нежнее и намного болезненнее. Ничто так не карает, как потеря.

– Я совершал ошибки, – сказал он, – и искренне сожалею о них.

– Скажи мне правду, – взмолился Мамулян.

– Это правда, черт побери. Прости. Чего еще ты хочешь? Землю? Компании? Что тебе надо?

– Ты меня удивляешь, Джозеф. Даже сейчас, в чрезвычайной ситуации, пытаешься заключить сделку. Какая же ты утрата. Какая ужасная потеря. Я мог бы сделать тебя великим.

– Я и есть великий.

– Ты знаешь, что это не всё, пилигрим, – ласково проговорил тот. – Кем бы ты был без меня? С твоим бойким языком и модными костюмами. Актером? Продавцом автомобилей? Вором?

Уайтхед вздрогнул, и не только от насмешек. Пар за спиной Мамуляна стал беспокойным, словно в нем начали шевелиться призраки.

– Ты был никем. По крайней мере, имей смелость признать это.

– Я принял тебя, – заметил Уайтхед.

– О да, – сказал Мамулян. – У тебя был аппетит, стоит признать. Этого у тебя в избытке.

– Я был тебе нужен, – возразил Уайтхед. Европеец ранил его; теперь, несмотря на здравый смысл, он хотел нанести ответный удар. В конце концов, это его мир. Европеец был здесь чужаком: безоружным, без посторонней помощи. И он просил, чтобы ему сказали правду. Что ж, он услышит ее, невзирая ни на каких призраков.