Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

Плечо жутко болело. Казалось, на теле раскрылся некий жадный рот, требующий жжения и боли. Рана чем-то напоминает ожог. Когда подносишь к себе лезвие, кажется, что кожи коснулся огонь. И потом это ощущение не проходит. Оно лишь становится более сильным, будто в рану попал яд.

Клер зажмурилась над умывальником и плеснула ледяной водой в лицо. Холодная струя привела ее в чувство. Нужно было промыть рану, но она не посмела. Кровь уже перестала течь, но Клер даже не думала смазать чем-то порез. Стоило его обеззаразить. Но вдруг тогда ее протест против действий зеркального призрака будет не принят? Пусть лучше будет больно.

Она стерла капли воды с лица махровым полотенцем. Ее ладони пересохли от бесконечного контакта с мылом, красками и водой, поэтому она достала тюбик с жирным кремом и смазала руки. Стало немного легче.

Затем нашла в гардеробе футболку с достаточно длинными рукавами, чтобы скрыть плечи почти до локтей, и узким вырезом горловины. Это ей вполне подойдет. Необходимо скрыть шрам, чтобы люди не начали смотреть на нее косо или задавать вопросы, на которые ей нечего будет ответить.

Клер знала, что и зачем она делает, но не собиралась никому открывать суть своих экспериментов. За сегодняшнее утро она уже несколько раз позвонила Шанне, но у той никто не отвечал. Оставалось только надеяться, что худшего еще не случилось. Корделия надеялась изо всех сил, но это мало помогало. После десятого звонка, на который никто не ответил, она начала беспокоиться. Надиктовывать информацию на автоответчик ей вовсе не хотелось. Что вообще она может сказать, чтобы это не звучало полным бредом?

Она заварила крепкий чай с мятой как успокоительное, помогающее забыть о боли. На столе были разбросаны какие-то эскизы, которых она не помнила. Неужели все это она нарисовала? Клер обескураженно взяла в руки пачку набросков. Да, рисунки по стилю напоминают ее, только она не помнит, чтобы сама это рисовала. И как-то в них все слишком схематично, больше похоже на реальные виды местностей, чем на ее типичные фантастические картинки.

Сев на диван, Клер начала перебирать работы. Она узнавала те места, которые изображены на бумаге. Это все виды Венеции. Дворцы в готическом и романском стиле, большие и маленькие каналы, лодочные регаты, очертания соборов и монастырей. Она даже припоминала название этих мест, хотя не помнила, где встречала их раньше, и подписей внизу рисунков тоже не было. Рисунки тоже были оформлены как-то странно внутри картушей, как иллюстрации или дополнения к чему-то. Зато она могла перечислить их по названиям. Вот мосты Риальто, Гулье, Дела Либерта, Скальци, Арсенал, мост Академии, мост Конституции. Вот канал Канареджо и Дворцовый канал. А дворцы… Клер знала название каждого по имени владельцев. Палаццо Бальби, Гримани, Лоредан, Тьеполо, Фарсетти, Кавалли, Лабиа, Дандоло, Грасси, Чентани, Барбариго, Барбаро и палаццо деи Камерлинги. Клер их легко различала, хотя все они на рисунках выглядели такими похожими. На черно-белых рисунках мосты и здания Венеции кажутся такими однообразными. Было бы что нарисовать, чтобы при этом не скопировать других. Мост Вздохов… Клер задержала на нем пальцы. Лучше было на него не смотреть. Тут же нахлынула какая-то тьма и скорбь. Желание мести.

Ночь, тьма, казнь…

Клер хотела отложить пачку рисунков, но вдруг заметила легкие дополнения, сделанные карандашом. Похоже на поправки или… Пришлось взять лупу, чтобы их разглядеть. Это были тела в воде, похожие то ли на рыб, то ли на женщин. Неужели русалки? Клер видела их всюду. У оснований мостов, под днищами лодок, в каналах, в тени пролегающих над их головами дорог. Создавалось ощущение, что русалочье племя поселилось под сваями города и подтачивает его со стороны воды, а жадные руки тянутся к ничего не подозревающим людям.

Она выхватила из стопки один рисунок. Русалка впилась зубами в руку женщины, уснувшей в гондоле. И все это происходит недалеко от моста Вздохов. Странно, как жители Венеции не раскинули сеть, чтобы ловить русалок за их преступления. Или люди просто их не замечали. А может, замечали лишь тогда, когда из их цепких скользких рук уже не уйти. На рисунках четко были изображены сценки, в которых русалки поедают уже мертвых людей. Клер отложила работы с чувством какого-то странного неприятия. Ощущение было таким, словно она прикоснулась к чему-то мерзкому и опасному.

Что она вообще знает о русалках? В ее воображении, впрочем, как и в народном фольклоре, это всегда были красивые и романтические обитатели вод. Селки, никсы, мавки, корриганы, озерные девы, духи источников, сладкоголосые сирены из древнегреческих мифов. Все они хоть и были опасны для смертных, но вовсе не являлись поедателями мертвечины. Да, русалки утягивали на дно неосторожных рыбаков, плененных их прелестями. Да, селки бросали своих смертных любовниц, оставляя им для воспоминаний лишь безумие и нечеловеческое дитя. Да, сирены своим пением сводили моряков с ума. Но никто из них не лакомился человеческой плотью. Для сказок и мифов это противоестественно. Разумеется, существовали версии, что духи вод – это на самом деле умершие без крещения дети и утопленницы. Но никто не упоминал об их нападении на смертных ради пищи. Людоеды и русалки – это разные сказки. Но для Клер все сливалось в одно. Она не могла избавиться от настойчивого ощущения, что сваи Венеции подтачивают именно русалочьи полчища, с незапамятных времен обитающие там. Это их жадные скользкие руки медленно утягивают величественный город на дно. Сколько там было затоплений! И сколько еще будет до того, как город исчезнет!