Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

– Нет! – сказала Вася, высвобождая руку. – Нет…

Она спрыгнула с Соловья. Медведь с ворчанием отпрянул, но она о нем уже забыла. Она бросилась к отцу. Алеша оказался рядом с ним раньше нее. Он отодвинул край отцовской шубы. От удара у Петра сломались все ребра на одном боку, и на губах пузырилась кровь. Вася прижала ладони к ране. Ее руки стали горячими. Слезы капали прямо на закрытые глаза отца. Посеревшее лицо Петра чуть порозовело, глаза открылись. Когда его взгляд упал на Васю, он оживился.

– Марина! – прохрипел он. – Марина!

Он тихо выдохнул – и больше не дышал.

– Нет, – прошептала Вася. – Нет!

Она погрузила кончики пальцев в обмякшую плоть отца. Его грудь внезапно расширилась, словно кузнечные мехи, но глаза остались погасшими, неподвижными. Вася чувствовала вкус крови от прокушенной губы и боролась со смертью так, словно она была ее собственной, словно…

Холодные руки схватили обе ее руки, отбирая у них тепло. Вася попыталась высвободиться – и не смогла. Голос Морозко холодным дуновением коснулся ее щеки.

– Оставь, Вася. Он это выбрал. Ты не можешь это изменить.

– Нет, могу! – прошипела она, задыхаясь. – Это должна была быть я. Отпусти!

Ее руки внезапно освободились, и она стремительно обернулась. Морозко уже отстранился. Она посмотрела в его лицо – бледное, равнодушное, жестокое… и чуть-чуть доброе.

– Слишком поздно, – сказал он.

Вокруг ветер подхватил эти слова: «Поздно, поздно…»

А потом хозяин зимы вскочил на спину белой кобылицы позади еще одной фигуры, которую Вася смутно видела только краем глаза.

– Нет! – крикнула она, бросаясь им вслед. – Подождите! Батюшка!

Но белая кобылица уже умчалась в лес и растаяла в темноте.

Тишина наступила внезапно и была абсолютной. Одноглазый ускользнул в кусты, черти исчезли в зимнем лесу. Русалка на ходу прикоснулась мокрой рукой к Васиному плечу.

– Спасибо, Василиса Петровна, – сказала она.

Соловей ласково трогал ее губами.

Вася ничего не замечала. Она невидящим взором смотрела перед собой, сжимая медленно холодеющую отцовскую руку.

– Посмотри, – хрипло прошептал Алеша, не вытирая мокрых глаз, – подснежники умирают.

Он был прав. Теплый, тошнотворный, пропахший смертью ветер похолодел и усилился, и цветы никли, падая на мерзлую землю. Еще не наступила середина зимы, до их поры было еще далеко. Вскоре останется только громадный дуб с кривыми ветвями. Деревня лежала за ним: теперь ее было хорошо видно, и до нее было рукой подать. Рассвет уже наступил, день был холодным.

– Связано, – сказала Вася. – Чудовище связано. Батюшка это сделал.

Она протянула руку и сорвала поникший подснежник.

– Как батюшка здесь оказался? – в тихом изумлении спросил Алеша. – Он… так смотрел. Словно знал, что делать, как и почему. Он сейчас с матушкой, по Божьей милости.

Алеша перекрестил тело отца, разогнулся, прошел к Анне и повторил этот жест.

Однако Вася не шевелилась и не отвечала.

Она вложила цветок отцу в руку. А потом положила голову ему на грудь и беззвучно заплакала.

Всю ночь над Петром Владимировичем и его женой читали псалтирь. Их похоронили рядом, и Петра положили между первой женой и второй. Хотя люди и горевали, но они не отчаивались. Миазмы смерти и безнадежности ушли с их полей и из их домов. Даже оборванные погорельцы из наполовину уничтоженной деревни, которых привел измученный Коля, никого не напугали. Мороз только пощипывал, а солнце ярко светило, усеивая снег бриллиантами.

Вася стояла со своими родными, укутанными от мороза, и стойко терпела перешептывания. «Василиса Петровна исчезала. Она вернулась на крылатом коне. Лучше бы она умерла. Ведьма». Вася вспомнила ощущение стянутых веревкой запястий и холодный взгляд Олега, человека, которого она знала с детства, и приняла решение.

Когда все разошлись, Вася в сумерках стояла у могилы отца, одна. Она чувствовала себя постаревшей, усталой и унылой.

– Ты меня слышишь, Морозко? – спросила она.

– Да, – ответил он и тут же оказался рядом с ней.

Она прочла на его лице легкую настороженность, и у нее вырвался смешок, похожий на рыдание.

– Боишься, что я попрошу вернуть отца?

– Когда я свободно ходил меж людьми, живые на меня кричали, – спокойно отозвался Морозко. – Они хватали меня за руку, мою кобылицу за гриву. Матери умоляли, чтобы я взял их, когда я забирал их детей.

– Ну, с меня возвратившихся мертвецов довольно.