Василий Щепетнёв - Дети Луны

— Я в больницу вернусь, может, там что знают.

— Ага. И тебя тоже того… В карантин.

— Идем вместе, — предложил я. И Митьку одного оставлять не хотелось, и самому веселее.

Заодно и хлеба куплю.

Поход мой оказался коротким — в поликлинике оставались те, кому выпала вторая смена, в стационаре же и вовсе никого. Карантин? Начмед завтра обещал разъяснить. Бумагу ждет. Пока же велено носить ватно-марлевые повязки и проводить влажную уборку с хлорамином, вот и все.

Все, значит, все. Я могу быть спокоен. Ватно-марлевая повязка — наша сила. Трепещи, поганая бацилла. Стишок неважнецкий, но для санбюллетеня сойдет. Начмед обожает всякие санбюллетени, в стихах и с рисунками.

— Больнице хоть бы что. А фабрику закрывают.

— Мы ж не кур лечим, — ответил я Митьке, но сомнения были и у меня. Карантин… А не уехал ли прочь Алексей Васильевич именно потому, что раньше других узнал о карантине? Поэтому и спешил, чтобы блокпосты проскочить.

Ноги после больницы сами повели в магазин. Я купил хлеб и двадцать банок консервов. Кто его знает, как теперь будет с питанием. Впрочем, картошка молодая уже есть, лук есть, с голоду не умрем.

Митька же с горя порывался купить водки. Насилу отговорил, прибегнув к логике кошелька: раз с работой перспективы туманные, нужно копейку беречь, а не водку пить. Возьми лучше пачку зеленого чая — недорого, хватит надолго, и голова останется ясная. Ясная голова ох, как пригодится. В конце концов, станет невмочь — сам и нагонит горилки из картошки.

Митька сопротивлялся недолго, а, услышав мое предложение — организовать матч-турнир Большой Четверки, сдался окончательно. Раз карантин, то следует не унывать, а, напротив, проводить время в приятности и забавах. Об этом даже Пушкин стихи сочинил, «Пир во время чумы».

Мы зашли в спорткомитет и застали Соколова за пишмашинкой.

— Пишем? — спросил Морозовский.

— Барабаним, — ответил Соколов, не отрываясь от клавиш. — Третью страницу.

Мы сели тихонечко в уголок, и стали ждать, пока Соколов добарабанит урок.

Работа в спорткомитете устраивала Соколова тем, что давала массу свободного времени. В свободное время он творил. Писал романы. И эти романы публиковали! Уже шесть штук увидели свет. Что бы ни случилось — война, наводнение, понос или, вот как сейчас, карантин, Соколов выдавал на-гора три страницы очередного детектива. Свои пределы он знал, и на четвертую страницу не замахивался. «Таланта не хватает на четыре страницы», — как-то после попойки признался он. По мнению Соколова, обыкновенный писатель, вроде него, пишет по три страницы в день, хороший — по пять, отличный — по десять. А самый замечательный способен и на большее. Три страницы в день триста дней в году — девятьсот страниц. Аккурат два романа, по четыреста пятьдесят страниц каждый. Шестьдесят пять оставшихся дней Соколов оставлял на правку, на непредвиденные обстоятельства, а ежели таковых не случалось, то писал впрок, про запас.

Романы Соколова я читал. Действовал в них отставной капитан, инвалид афганской войны. Потеряв под Гератом правую руку, он оставшейся левой творил справедливость, наводя ужас на воров в законе, воров вне закона, а также шпионов и террористов. Капитан наловчился бросать особые метательные ножи, за тридцать шагов попадая в спичечный коробок или негодяю в горло, по обстоятельствам, и потому, естественно, кличка у него была «Метатель». И книги назывались соответственно: «Метатель чистит город», «Метатель в зоне», «Метатель и президент». Сейчас Соколов заканчивал очередное творение, «Метатель едет в Багдад», но о чем оно, не говорил.

Если честно, никто и не спрашивал.

Наконец, он вытащил листок из машинки, добавил к двум другим листкам, спрятал листки в папку, а папку — в сейф.

— Итак, господа, вы пришли, чтобы сообщить мне пренеприятнейшее известие? — сказал он, не отойдя еще от творческого состояния, так как использовал свой фирменный литературный прием: цитируя классиков, немножко их перевирать.

— Да уж ты, верно, знаешь, — ответил Морозовский. — Куриный грипп на фабрике.

— Не падай духом. На земле живем, не на асфальте. Земля, она всегда прокормит.

— Прокормит, — после секундного размышления согласился Морозовский. — Если ее за долги не отберут.

— А ты не отдавай.

— К бунту зовешь? К топору? Против законной власти?

— Ладно, политики, — счел за благо вмешаться я, — не о том речь. У нас предложение конструктивное.

— Какое?

— Давай-ка организуем шахматный турнир. Официальный.