Василий Щепетнёв: Дети Луны

На порожке комнаты лежал темный бесформенный комок. В свете угасающего фонаря я несколько секунд бездумно глядел на него, и лишь потом понял, что это — Маркиза.

В свете очередной вспышки я увидел силуэт. Кто-то стоял посреди комнаты. Враг.

Медленно я поднял фонарик и посветил в лицо. Передо мною была гражданка Баклашова, та, чье тело исчезло после вскрытия в прозекторской нашей больницы. Не сестра-близнец: следы, оставшиеся после секции, еще не затянулись. Вид ее час назад поверг бы меня в ужас, панику, оцепенение, но теперь я чувствовал только гнев — жаркий, всеохватный гнев, когда не думаешь ни о чем, а только хочешь — уничтожить.

Уничтожить, потому что убить мертвого невозможно.

Топор валялся на полу. Я наклонился, чтобы поднять его, но не успел — сбил с ног удар по голове. Фонарь отлетел, ударился в стену и разбился. Она двигалась быстро, слишком быстро, но удар молнии заставил ее замереть на несколько мгновений, достаточных, чтобы достать пистолет из кобуры. Достать достал, а выстрелить не сумел. Еще один удар по руке — и рука хрустнула, а пистолет улетел во тьму. Страха не было, только злость. Придется — зубами стану рвать. Но прежде попробую баллончик Нафферта. Новая молния, дом опять дрогнул. Я успел-таки вытащить баллончик, Лег он в руку удобно, даром что левая, большой палец попал в выемку, тут не перепутаешь, на себя не направишь, и когда упыриха склонилась надо мной, я нажал кнопку.

Струя газа угодила в грудь — и плоть занялась синим огнем. С шипением Баклашова отшатнулась от меня, бросилась к окну и, разбив собою стекло, выпрыгнула наружу.

Звук падения за громом я не расслышал. Подошел к окну. Выглянул. Никаких сигнальных ракет не требовалось — пламя охватило Баклашову целиком, жадное, беспощадное пламя.

Когда Ракитин подбежал к дому, хлынул ливень, но и ливень не мог угасить огонь. Плоть сгорала, превращалась в пепел, потоки дождя смывали его, обнажая скелет.

Из темноты подтянулись Виталик и Сергиенко.

Мы — они внизу, а я из окна — молча смотрели на работу огня и воды.

Гнев ушел, но я не чувствовал ни облегчения, ни покоя.

Я понимал мало, очень мало, но одно было несомненным: ничего еще не кончилось, все только начинается.