Василий Щепетнёв - Дети Луны

Куда лететь?

Лететь-то куда?

Я представил себя со стороны. Классический сельский интеллигент в светлом костюме таинственного производства: на ярлычке пропечатано «Парриские моды Версачеза», но где находится этот «Паррис» с двумя «р», и кто таков Версачез — неведомо. Совсем неплохой костюм, между прочим, целых тридцать пять процентов хлопка, не мнется, да и сидит прилично.

В таком виде не стыдно сходить в гости. Кого осчастливить?

Я долго не раздумывал. Вечер рабочего дня, светлый костюм, Сатурн в созвездии Весов — гадать нечего.

И я пошел к Вильгельму Нафферту, для друзей — Вилли Соломоновичу, военному пенсионеру.

Домик его, аккуратный, опрятный, ухоженный, со всех сторон окруженный зеленью, был воплощением мечты полковника-отставника. Послужив двадцать пять лет где-то в районе Аральского моря, полковник Нафферт решил, что лучшую часть жизни он проведет здесь, в средней полосе России, среди нив и дубрав. В последние дни советской власти он сумел потратить заработанные деньги и купил дом. Здесь, в ста сорока километрах от Черноземска, дома стоили недорого, и офицерских накоплений хватило еще на раритетный автомобиль «Победа», мотоцикл «Минск» и на аквариумы в сто, двести и триста литров со всем содержимым, все куплено у прежних хозяев дома «до кучи» — они, хозяева, переселялись даже не в Черноземск, а в саму Москву, благо сын сделал невиданную карьеру и стал помощником Очень Важного Лица. А в Москве они и аквариумы новые заведут, и машину, и все прочее.

И, наверное, завели. Теплое, несмотря на водопровод, газ, канализацию и двухэтажные дома (у нас даже пятиэтажка есть!) оставалось в душе деревней со всем ее показным простодушием, тщательно скрываемой, но все равно наивной хитростью, страстью к пересудам, вечной нелюбовью к успеху соседей и готовностью повздыхать над соседской же бедой.

Полковник отремонтировал дом, «Победу» и мотоцикл, и зажил жизнью простой и здоровой. Той, о которой задумываюсь и я. Из живности полковник держит дюжину гусей и пару собак, лохматых и злых. Дважды в неделю походы в лес, летом — пешком, зимою на лыжах. По средам полковник садится верхом на мотоцикл и разъезжает с фотоаппаратом по нашему и соседним районам. Пьет полковник только чай и травы. Не курит. В шахматы не играет, но решает задачи. И еще, и еще, и еще — в Теплом трудно что-либо скрыть от народного взора. Тысячеглазый Аргус есть народ (мое открытие)!

Обо всем я думал по дороге к полковнику. Думы мои приняли форму повествовательную, получилось почти как у некоторых писателей, предваряющих явление героя его биографией, описанием быта, привычек, и прочего и прочего. Почти — так как я ничего не знал ни о до-Теплинской биографии Нафферта, ни о его близких, если они вообще существуют, а главное — потому что я пришел раньше, чем разрозненные мысли выстроились в стройную конструкцию. Живи полковник подальше, за Уралом или в Приморье, тогда…

Дом полковника не утопал в зелени — такой дом не потонет. Зелень его маскировала, скрадывала — и черемуха, росшая вокруг дома, и виноград, и фасоль, и плющ, ползущие вверх, к звездам, под самую крышу. Да и крыша какой-то особенной зеленой черепицы, сверху, с самолета, поди, растворяется среди окружения.

Зеленой была и сетка, растянутая на железных столбах, выкрашенных опять же зеленою краской. Вдоль сетки росла какая-то колючая дальневосточная флора, образуя второй эшелон обороны. Но в здравом уме никто через забор не полезет, да и в калитку не сунется. Двортерьеры!

Для гостей, званых и незваных, на калитке висит табличка «Осторожно! ОЧЕНЬ злые собаки!». А рядом — кнопка звонка. Звонок у полковника старинный, на батарейках, и потому происки чубайцев ему не страшны.

Я нажал кнопку. Собаки меня, конечно, знают, а рисковать все ж не стоит.

Вилли вышел на крыльцо через минуту.

— А, Корней Петрович! Проходи, проходи. Я как раз самовар ставлю!

Только сейчас я открыл калитку (она простая, без запоров и крючков, на слабой пружине, все равно без позволения никто не войдет) и пошел по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Двортерьеров я не заметил — верно, лежат под кустами смородины и ждут, не передумает ли хозяин.

Хозяин не передумал, напротив — вынес из дому самовар и поставил на привычное место, вымощенный все тем же кирпичом каменный круг метр в поперечнике. Специальный самоварный круг.

Специальным же сапогом он наладил огонь. Я стоял рядом, любуясь изделием тульских умельцев. Самовар был небольшим, полуторалитровым, и закипал быстро. Начищенный до блеска, он отражал и меня, и хозяина, в комнату смеха идти не нужно.