Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Однажды, по-видимому сочтя, что я сплю, доктор Зирк приоткрыл степень своей осведомленности о нелюдимых таинствах зимнего мира, пусть и излагал лишь загадочные обрывки, волновавшие его утомленную душу. Голосом холодным и чистым, как арктический ураган, доктор отозвался о «подвергавшихся неизбежным испытаниям», так же как и упомянул «абсурдный разрыв правильного хода вещей». Его слова торжественно и трепетно озвучили понятия «надежда и ужас», раз и навсегда обнажив истинную природу этого «долгого бесцветного ритуала существования», а затем низринулись к «просветлению в пустоте». Показалось, что он обратился прямо ко мне, когда с тихим придыханием произнес: «Чтобы покончить со всем, куколка, на твой лад. Дверь захлопнется быстрым рывком, а не станет омерзительно потихоньку сужаться. Если доктор сумеет показать тебе дорогу к спасению в холоде…» Я почувствовал, как от смысла и интонации этих слов у меня дрогнули ресницы, и доктор Зирк мгновенно замолчал. И тут же в комнату вошла моя мать, дав мне повод изобразить пробуждение. Но я так никогда и не предал то доверие или опрометчивость, с которыми открылся мне доктор.

Как бы то ни было, прошло много лет, прежде чем я впервые приехал в город у северных рубежей, и там начал понимать исток и смысл бормотания доктора Зирка в тиши того зимнего дня. Я сразу подметил близкое сходство этого города с зимними краями моего детства, даже пусть время года сейчас слегка выбивалось из сравнения. В тот день совершенно все – улицы и считанные прохожие на них, витрины магазинов и скудный выставленный товар, невесомые мусорные обрывки, едва оживляемые полудохлым ветром – все выглядело как если бы из него выжали все краски, словно под самым носом у целого города только что полыхнула чудовищная фотовспышка. И почему-то за унылым фасадом я чутьем усвоил то, что описал про себя как «всепроникающая аура места, готового стать пристанищем для бесконечной череды бредовых событий».

И здесь, определено, правило бал бредовое настроение, и все перед моим взором зыбко мерцало, словно сквозь тонкий свет в комнате больного, сквозь невещественную дымку, искажающую, никак не затемняя, предметы за собой или внутри себя. На улицах города я ощущал дух волнений и беспорядков, словно состояние умопомрачения было лишь прелюдией к грядущему адову разгулу. Я услыхал какой-то неопределенный стук, понемногу близящийся грохот, и укрылся в узком проулке между двумя высотками. Приютившись в темном, укромном уголке, я наблюдал за улицей и слушал, как усиливается безымянный шум. То была мешанина из лязга и скрипа, стона и треска, глухой бой чего-то неизвестного, ощупью продвигавшегося сквозь город, хаотичное шествие, парад в честь некоего особо выдающегося бреда.

Улица, что просматривалась мной сквозь просвет между зданиями, уже полностью опустела. Я различал одни лишь расплывчатые пятна высоких и низких построек, которые, казалось, немного подрагивали от нарастающего шума – парад приближался, хоть я и не понимал с какой стороны. Бесформенный грохот словно окутал все вокруг меня, и тут вдруг я увидел шествующего по улице человека. В свободных белых одеяниях, с головой как яйцо, безволосой и белой наподобие теста, похожий на клоуна, он двигался одновременно обыденно и изнуренно, словно шагал под водой, либо против сильного ветра, и волнистыми движениями рук с бледными ладонями выписывал в воздухе причудливые узоры. Казалось, прошла вечность, пока он не исчез из вида, но прежде он повернулся и всмотрелся в проулок, где я притаился, и на белом, намазанном лице проступило выражение спокойной злобы.

За фигурой предводителя поспевали другие, в их числе команда оборванцев – эти были впряжены, как тягловый скот, и тянули длинные щетинистые канаты. Они тоже исчезли из виду, а их веревки мотались, провисая, за ними. Повозка, к которой громадными крючьями крепились канаты, выкатилась на сцену. Непомерные деревянные колеса с отчетливым треском дробили под собой мостовую. Это была в некотором роде платформа, по ее периметру торчали деревянные жерди, образуя прутья клетки. Сверху деревянные прутья ничто не прихватывало, поэтому они покачивались по мере движения парада.

На прутьях висели и гремели разнообразные предметы – беспорядочно привязанные к ним всякими шнурами, ремнями и бечевой. Я увидел маски и башмаки, бытовую утварь и голых кукол, большие выбеленные кости и скелеты мелких зверьков, бутылки из цветного стекла, собачью голову с ржавой цепью, обернутой вокруг шеи, разные мусорные ошметки и прочие вещи без имени, и все колотилось друг о друга с бешеным ритмом. Я смотрел и слушал, как нелепая повозка ползет мимо меня по улице. За нею никто не шел – похоже, загадочный парад заканчивался, и теперь только кошмарный шум затихал поодаль. А потом сзади меня окликнули.