Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Добравшись до площадки верхнего этажа, продолжал повествование Крамм, миссис Пик поставила лампу на стол у конца последнего лестничного пролета. Затем вытянула руку и нажала на выступавшую из стены кнопочку, включив несколько встроенных светильников вдоль обеих стен. Освещение, хоть и тусклое, а по описанию Крамма «насыщенно тусклое», открыло взору густые узоры на обоях и еще более густые – на ковровой дорожке коридора. С одной стороны тот расширялся перед проходом в мансарду, а с другой – вел в комнату, где торговому агенту и предстояло спать этой ночью. После того, как миссис Пик отперла комнату, и нажала там на другую кнопочку, Крамм обозрел тесноту и аскетичность покоев, где его поселили – очевидно без особой нужды, учитывая обширность, или, как он это назвал, «мрачную пышность» остального дома. Все-таки Крамм не выказал недовольства (и не почувствовал, твердо добавил он), и, промолчав, покорно поставил свой чемоданчик рядом с кушеткой, не оснащенной даже спинкой у изголовья.

– По коридору чуть пройдете, там ванная, – сообщила миссис Пик, выходя и закрывая за собой дверь. И в тишине комнатушки Крамму снова почудилось, будто он расслышал легкий динь-дон колокольчиков. Теряясь вдали, те затихали во тьме огромного дома.

Хоть день у него выдался долгим, торговый агент не чувствовал ни малейшей усталости. Или же, возможно, его сознание переступило границы крайней степени утомления и вышло за его пределы, рассуждал он, сидя на скамейке в парке. Некоторое время он, так и не сняв одежду, лежал на узкой, короткой кушетке и разглядывал большие, расплывшиеся потеки на потолке. В конце концов, подумал он, прямо над комнатой, где его поселили – крыша. По-видимому, с крышей неладно: она повреждена, и в ненастные дни и ночи мансарду заливает дождем. Неожиданно, самым странным образом, его ум захватила эта мансарда, до двери которой всего несколько шагов от комнаты. «Тайна старой мансарды » , – сам себе прошептал Крамм, лежа на крохотной, узкой кушетке в верхней комнате огромной обители роскошных теней. Чувства и порывы, которых он никогда не испытывал, разгорались в нем наряду с волнующими мыслями о мансарде и ее тайнах. Он – разъездной торговый агент, ему надо выспаться перед завтрашним днем, но из головы все не шло, как он встает с кровати и по полутемному коридору подходит к двери в пристройку этого жилища теней. Если кто полюбопытствует, то он пошел искать ванную – так убеждал он себя. Но Крамм прошел мимо нее, и вскоре в растерянности понял, что прокрался в мансарду – оказывается, ведущую туда дверь не заперли.

Внутри пахло сладковато и затхло. Лунный луч, проникая в небольшое восьмиугольное оконце, помог торговому агенту пройти сквозь темневшие завалы к белесой лампочке, висевшей на толстом черном шнуре. Он дотянулся и повернул колесико выключателя, сбоку на патроне. Наконец-то он взглянул на окружавшее его богатство и аж затрясся от возбуждения при виде того, что ему открылось. По словам Крамма, старая мансарда миссис Пик походила на маскарадную лавку или на театральную костюмерную. Повсюду – целый мир всевозможных одежд и платьев. Они вываливались из глубин старых, распахнутых сундуков, покачивались в темном нутре высоких, распахнутых гардеробов. Позднее Крамму сообщили: эти диковинные костюмы – остатки с тех дней, когда миссис Пик танцевала стриптиз, а после предсказывала судьбу в средней руки ярмарочных балаганах. Сам Крамм припомнил замеченные на стенах мансарды два вида выцветших плакатов с рассказами о двух периодах давешней жизни старухи. Один изображал девушку в полуобороте посреди танца, среди вихря шелковых юбок. Она отворачивала лицо от голов-силуэтов в нижней части рисунка – взбудораженного сборища лысин и шляп. С другого плаката уставилась пара темных глаз – с ресницами, словно паучьи лапки. Над ними змеились отпечатанные слова: Владычица судеб. Снизу от глаз, те же змеящиеся буквы складывались в простой вопрос: ЧЕГО ИЗВОЛИТЕ?

Помимо прежних нарядов стриптизерши и таинственной предсказательницы, лежали там и другие костюмы. Ими завалили всю мансарду, райский уголок дней былых – так Крамм начал к ней относиться. И его руки дрожали, перебирая престранную экипировку: то разбросанные по полу, то перекинутые через зеркало гардероба, то замысловатые, а то и совсем нелепые облачения-маски из дорогого бархата или яркого разноцветного атласа. Обшарив этот бредовый мирок мансарды, Крамм обнаружил то, что искал, сам того едва ли ведая. Там, на дне одного из самых громадных ларей, лежал шутовской наряд – целиком, с ног до головы. Мягкие туфли-шлепки топорщили задранные носы, а капюшон с парой длинных торчалок прозвенел колокольчиками, когда Крамм натянул его себе на голову. Костюм пестрел чехардой разноцветных лоскутков и сидел, как влитой – всю одежду торгового агента, естественно, пришлось снять. Два конца на макушке капюшона напоминали рожки улитки – обратил внимание Крамм, глянув в зеркало – вот только свисали, болтаясь туда-сюда, всякий раз, когда он покачивал головой, слушая легкий перезвон колокольчиков. Колокольчики крепились и к задранным носам шутовских шлепок, да и на самом костюме качались то здесь, то там. Крамм звенел всеми, пританцовывая перед зеркалом, и не мог оторвать взгляда от фигуры, в которой ни за что не признал бы себя, затерявшись в мире чувств и порывов, о каких ни разу в жизни не помышлял. Он, по своим словам, утратил последнее представление о существовании на свете разъездного торгового агента. Теперь с ним осталось лишь крепкие объятия шутовского костюма, динь-дон колокольчиков, да дряблое лицо кривляки-паяца в зеркале.