Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Я сказал Крамму, что прожил в северном приграничном городе достаточно долго, и довольно часто мне говорили о том, что гость, лишь несколько раз остановившийся у миссис Пик, в один прекрасный день уже не мог ее покинуть. Такие слухи, продолжал я, до некоторой степени подкрепили находки на пепелище. Видимо, комнаты постояльцев занимали все здание – даже в дальних уголках громадных подвалов лежали обугленные человеческие останки. И судя по всем признакам, даже принимая во внимание разрушительную силу пламени, можно было сказать, что все обгорелые тела покрывали диковинные наряды, словно здание обжила шайка ряженых гуляк. В свете ходивших по городу историй, никто не потрудился отметить, насколько невероятно, и даже несуразно, то, что никому из постояльцев миссис Пик не удалось выбраться. Как и то, сообщил я Крамму, что тело самой миссис Пик не нашли – несмотря на особое тщание, с которым миссис Глимм вела поиски на месте пожара.

Но пока я, сидя рядом на скамейке, выкладывал ему все эти факты, мысли Крамма, похоже, отчалили в иные края. Стало очевиднее прежнего, что его место – под присмотром врача. Наконец он заговорил, попросив меня подтвердить замечание об отсутствии миссис Пик среди найденных на пожарище тел. Я подтвердил сказанное и просил не забывать о месте и обстоятельствах, что породили и мое замечание, и все прочие наши фразы, оброненные тем утром, по ранней весне.

– Вспомните о своих же словах, – сказал я ему.

– О каких из них? – спросил он.

– О бредовой несуразице, – ответил я, со значением растягивая слоги. В их звучание я старался вдохнуть веский смысл или хотя бы эффектность. – Вы – пешка. И вы, и те, остальные – всего лишь пешки в противоборстве сил, которых вам не дано постичь. Ваши чувства и порывы – вовсе не ваши. Они искусственны, как деревянная рука миссис Пик.

На мгновение Крамм вроде пришел в себя. И, словно самому себе, произнес:

– Ее тело так и не нашли.

– Не нашли, – ответил я.

– Даже руку, – проговорил он, явно не нуждаясь в ответе. И снова я все подтвердил.

На этом наша беседа прервалась, Крамм погрузился в молчание. Когда я покидал его тем утром, он отрешенно озирал сырые и блеклые парковые угодья – словно замкнувшись, тайком внимал какому-то звуку или далекому отголоску. Больше я не никогда его не видел.

Порою по ночам мне трудно уснуть, и я вспоминаю торгового агента, мистера Крамма – и наш разговор в парке. Еще я думаю о миссис Пик и ее доме в восточной части города у северных рубежей, в котором я когда-то жил. В такие минуты кажется, будто я сам слышу легкий динь-дон колокольчиков в ночной черноте, и мой разум влечет в скитания за безрассудной мечтой, принадлежащей не мне. Вероятно, в конечном счете, ей не суждено принадлежать никому, сколько бы людей – в том числе торговых агентов – она не покорила.

Задолго до того, как я прознал о существовании города у северных рубежей, я полагал, будто каким-то образом уже поселился в том отдаленном и заброшенном месте. Это заявление подкрепляет сколь угодно различных примет, хотя некоторые из них могут показаться несколько неуместными. Довольно важные из них проявлялись в моем детстве, в те вялые и бесцветные годы, когда из меня тянула жизнь та или другая немочь. Именно тогда, на ранней ступени созревания, глубоко во мне отпечаталось влечение к зиме, ко всем ее граням и проявлениям.

Ничто не казалось мне естественнее, чем тяга следовать путем занесенной метелью крыши или столба в ледяной короне, учитывая, что и я, недужный, представлял пример зимнего прозябания. Бледный, я лежал на кровати под толстыми одеялами в ознобе, мои виски холодили блестящие сосульки лихорадочного пота. Сквозь заиндевелые окна спальни я с набожным благоговением следил, как блеклые зимние дни сменяют слепые зимние ночи.

Я ясно осознавал возможность, как это представлял мой юный ум, «ледяного переселения». Потому я осторожничал, даже при частых расстройствах сознания, и никогда не потакал заурядному сну, разве только тогда, когда в грезах прокладывал путь в края, где летевшие мимо ветры уносили меня в пустоту бесконечного замерзания. Никто не ждал, что жизнь моя окажется долгой, даже заботившийся обо мне целитель, доктор Зирк. Вдовец сильно средних лет, этот доктор вроде бы искренне и настойчиво старался обеспечить сносное бытие живым мощам на своем попечении. Однако с первого знакомства я почуял, что и его тайно влечет к самым дальним и заброшенным обиталищам зимнего духа, а значит, он тоже был связан с городом у северных рубежей. Всякий раз, когда он обследовал меня на постели, то множеством знаков и жестов выдавал себя рьяным приверженцем этого неутешительного вероучения. Его жесткие с сединой волосы и борода, клочковатые остатки прежней пышности, истончались весьма сходно с нагими, обледенелыми ветвями за моим окном. Его зернистое лицо морщинилось, напоминая мерзлую землю, тогда как глаза затягивали мглистые небеса декабрьского полудня. А от пальцев исходил холод, когда они ощупывали мое горло или мягко надавливали на глаза под веками.