Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

Чтобы со всем покончить , подумал я, покончить со всем – в любом виде, как вам будет угодно .

Я поглядел на дом, стоявший через дорогу. До этого распахнутое, окно сейчас было закрыто, а шторы завешены. Туннелевидная улица серых домов была абсолютно тиха и абсолютно недвижна. И тогда, словно в ответ на мое сокровенное желание, с бесцветных утренних небес полетели редкие хлопья снежинок, и в каждой шептал тихий, вкрадчивый голос. И долгое время я продолжал смотреть из окна на эту улицу и на этот город, про который знал, что дом мой здесь.

Я достаточно долго прожил в городе у северных рубежей и по истечении некоего сокровенного времени стал полагать, что уже никогда его не покину – по крайней мере, пока жив.

Я верил, что в будущем наложу на себя руки, а возможно, умру от более распространенных причин: жестокого несчастного случая или, там, продолжительной болезни. Но одно счел непременным – моя жизнь уже по праву закончится в пределах города либо вблизи его предместий, где частые и плотно застроенные улочки начинают редеть и наконец растворяются в безлюдных и бесконечных полях. После смерти, как думал, или невольно уверился я, меня похоронят на загородном кладбище, расположенном на вершине холма. Мне и в голову не приходило, что есть люди, готовые мне объяснить, что с тем же успехом я не умру в этом городе, следовательно не буду зарыт или как-то иначе погребен в пределах кладбища на вершине холма. Эти люди наверно сошли бы за кликуш или в какой-то мере пройдох, поскольку любой постоянный житель северного приграничного города казался либо тем, либо этим – а часто и обоими сразу. Эти особы вероятно подсказали бы мне, что вполне возможно не умереть в этом городе и при этом никуда из него не деться. Я начал постигать, как такое могло бы произойти, в ту пору, когда жил в маленькой укромной квартирке на первом этаже большого коммунального дома в одном из старейших городских районов.

Стояла середина ночи, и я только что пробудился от сна в своей постели. Вернее, я впал в бодрствование , как много раз за свою жизнь. Эта привычка впадать в бодрствование посреди ночи помогла мне именно той ночью познать мягкий напевный гул, который наполнил мою однокомнатную квартиру, и будь я из тех, кто готов проспать всю ночь, то мог бы его и не услышать. Звук пробивался из-под половиц и рос, и дрожал эхом, наполняя сумрак, залитый луной. Несколько минут я просидел на кровати, а потом встал, чтобы тихонько обойти свое жилье, и мне стало казаться, будто этот мягкий гул издает чей-то голос. Очень низкий, он произносил речь, словно читал лекцию или наставлял слушателей с уверенной интонацией руководителя. Но все же я не разобрал ни одного сказанного им слова, только раскатистый тон и басовитое, глубокое эхо, пока гул поднимался от половиц и наполнял мою укромную квартирку.

До той ночи я и не подозревал, что под коммунальным домом, где я жил на первом этаже, был подвал. Еще меньше я подготовился к непроизвольному открытию: под изношенным ковриком, единственным убранством на полу, прятался люк – вход, судя по всему, в тот подвал или погреб, который находился (вопреки моей осведомленности) под домом. Но было еще нечто странное в этом люке, помимо его наличия в моей комнатке и того, что он подразумевал существование здесь разновидности подвала. Хотя люк и был встроен в доски пола, он никак не походил на их часть . Люк, как подумалось мне, вообще казался выполненным не из дерева, но какого-то кожистого материала – весь ссохшийся, покореженный и надтреснутый, он не сочетался с относительно параллельными линиями половиц, а явно им противоречил и общей формой, и углами, крайне необычными по любой мерке, применимой к люку в коммунальном доме. Нельзя было разобрать даже четыре ли стороны у крышки этого кожистого люка – или все же пять, а то и больше, настолько его грубое и сморщенное устройство было невнятным и скособоченным, или же виделось мне таким при лунном свете в укромной квартирке, после впадения в бодрствование. Однако я был совершенно уверен, что низкий раскатистый голос, который все гудел и гудел, пока я изучал люк, на самом деле доносился оттуда, из какого-то погреба или подвала, прямо под моей комнатой. Так оно и было, потому как я немного подержал ладонь на кожистой и неровной поверхности люка, и почувствовал, как тот пульсирует , явно в соответствии с силой и ритмом голоса, что раскатисто вещал неразборчивые фразы до самого рассвета и стих за считанные минуты до восхода солнца.