Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

– Остаётся надеяться, что нас не поразит стрела Зевса, если мы переступим через неё, – сказала она. Бану молча перешагнула линию. Ничего не произошло.

– Ты не боишься гнева богов?! – вскричала Лейла, воздев руки, но Бану не забавлял этот спектакль.

– Я в них не верю, – серьёзно ответила она. – Всякое дерьмо случается и без помощи богов. Им следовало бы совершить что-нибудь хорошее, чтобы я в них поверила.

– Ты же вчера говорила, что ты оголтелая язычница, – уличила подругу Лейла.

– Потому что мне была нужна помощь богов, – цинично признала Бану.

– Ну и ладненько. Что там у нас на завтрак? – поинтересовалась Мансура.

Они поели сыра со свежим хлебом, за которым Лейла сбегала в ближайшую пекарню. Бану чувствовала себя умиротворённой, но никак не свободной, в чём боялась признаться подругам. Те из деликатности не расспрашивали её.

После завтрака съездили на местный пляж, усеянный мелкими и острыми, как осколки стекла, ракушками. Волны разгулялись, и все очень скоро устали от купания. Тогда они растянулись на больших пляжных полотенцах, расстеленных прямо на ракушках: светло-коричневые Лейла и Мансура и мертвенно-бледная Бану. Им не хотелось разговаривать, поэтому они просто смотрели по сторонам. В море две женщины в оранжевом и красном платьях купали совершенно голого ребёнка мужского пола лет шести. По берегу медленно плёлся загоревший дочерна мальчик в соломенной шляпе с оборванными полями и с ведром варёной кукурузы в руке. Он так разомлел от жары, что ему даже неохота было выкрикивать название своего товара. Другой мальчик, похожий на первого, как один участник конкурса двойников на другого, прогуливался верхом на тощей гнедой кляче. Где-то за кучами строительного мусора сигналила машина. Наверное, Бану задремала, потому что ей показалось, что кто-то гладит её горячей рукой по спине. Она вздрогнула и вскинула голову, но никого рядом не оказалось. Только её подруги лежали, спрятав лица под шляпки.

К пяти часам вечера Бану начала нервничать.

– Нам не пора ехать в город? – спрашивала она каждые десять минут.

– А куда ты торопишься? – отвечала Лейла, а сама всё многозначительно поглядывала на Мансуру.

– Так ведь сальса начинается скоро!

– На урок мы не пойдём, – категорически заявила Лейла. – Нечего! Ты его не любишь!

Бану закрыла глаза и помотала головой. Когда наступило шесть часов, сердце её учащённо забилось: уже не успеть! Подруги старались отвлечь её, как могли, но ей становилось всё хуже и хуже, как наркоману, не получившему вовремя дозу. Когда часы показали без четверти семь, её так скрутило, что она убежала в туалет, где её долго рвало сначала всем съеденным с утра, а затем морской водой и пустым желудочным соком. «Зря только ладонь резала», – думала Бану в перерывах между спазмами. Совершенно обессиленная, она заползла в спальню, рухнула на кровать и замерла. Но мысли в её голове скакали как ополоумевшие, и внезапно в этой сумятице проскочила одна очень важная. Воспоминание о другом береге того же моря, береге, укрощённом бетоном, где она повстречала черноволосую Фатьму, вручившую ей свою визитную карточку. «Если вам понадобится помощь, я всегда готова оказать её тем, кто пострадал от любви». Осталось только вспомнить, куда она девала эту карточку.

Когда Лейла и Мансура поднялись в спальню, чтобы проведать Бану, та мирно спала, свернувшись костлявым угловатым калачиком на кровати, казавшейся слишком большой для неё. Они укрыли её одеялом и погасили в комнате свет.

Вернулись в город на следующий день, ещё до полудня. Бану как будто воспряла духом, но не знала почему: то ли от того, что сегодня тоже должен был быть урок сальсы, то ли от того, что у неё появилась надежда в лице Фатьмы.

В школе Веретено, не вспоминая о прежних обидах, подошло к Бану и спросило:

– Вы думаете, что уже так научились танцевать, что можете не приходить на занятие?

– Вы скучали по мне? – кокетливо спросила Бану.

– Я? – Веретено немного подумало: соврать – не соврать, как выгоднее, и наконец решило: – Скучал. И не только я. Вагиф вон тоже скучал.

– Какое мне дело до Вагифа? Пусть хоть умрёт от тоски.

– У-у-у, какая ты жестокая.

– Не такая жестокая, как вы.

– А я что, проявлял когда-нибудь жестоким?!

– Вы и сами не замечаете.

– Гызым, я в своей школе всё всегда замечаю, – наставительно произнесло Веретено, а Бану почувствовала себя вдруг очень уставшей: ей показалось, что они оба ведут один и тот же нескончаемый диалог, похожий на стишок «У попа была собака». К счастью, кто-то опять его отвлёк (а отвлекался он легко, как кошка), и цепь разговора на время разомкнуло. В тот день у него было настроение занудствовать – с ним иногда бывало и такое. Он долго разжёвывал и объяснял вещи, казавшиеся элементарными, а под конец начал рассказывать: