Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

– С тебя всё началось, – сказала Бану подруге, – и ты просто обязана мне помочь с этим справиться.

Мансура не возражала: в конце концов, не расскажи она подругам о сальсе, ничего не случилось бы. Поэтому она отложила несколько встреч и явилась к Бану спустя полчаса. Пока ждали Лейлу, Бану рассказала Мансуре некоторые подробности своей любовной эпопеи, которые ускользнули от подруги в ходе неровной, обрывочной и полной истерики переписки по интернету. Когда пришла Лейла, запыхавшаяся и недовольная, Бану выложила самую последнюю новость.

– Ну, – после долгого шокированного молчания заговорила Лейла, – теперь, во всяком случае, мне ясно, что это не ты дура, а он – злобный шаман.

– Сделай на него тоже приворот! – предложила Мансура.

– Вот ещё, это унизительно! – возмутилась Бану.

– Вообще да, пусть тебя любят за то, что ты такая классная, а не за приворот.

– Спасибо, конечно. Но пусть лучше вообще меня оставит в покое. Неужели он за тридцать манатов в месяц готов меня со свету сжить?

– Может, не в деньгах дело, – разумно предположила Лейла. – Ему, наверное, хочется, чтобы вокруг него всегда были поклонницы. Может, какая-то детская психологическая травма. Мы как раз проходим…

– Ай, перестань. Вы, случайно, не проходите снятие приворотов?

– Можно сделать лоботомию.

– Ему или себе?

– Обоим.

– Её уже давно не делают, умник!

– Тогда думай сама, – обиделась Лейла и полезла в интернет.

Бану опустила голову и спрятала лицо в ладонях.

– Не верю, что это происходит со мной.

– Всё ужасное с кем-нибудь происходит, – отозвалась Лейла, прокручивая в компьютере какой-то список.

– Что ты там делаешь? – Мансура заглянула ей через плечо. – Отвороты ищешь?

– Они тут все какие-то… православные. Церковные свечи, «Отче наш», всякое такое.

– Нет, это не годится! – трагически воскликнула Бану. – Только не те, где надо себя «рабой» называть! Хватит с меня рабства. И вообще, я – оголтелая язычница!

– Так, так, так, – бормотала Лейла, орудуя мышью. – Тут, походу, отвороты на соперниц везде, а на себя нет, никто не хочет разлюбить, раз уж повезло влюбиться. А, стой, стой, кажется, что-то…

Три длинноволосые головы склонились над монитором, где на зловещем чёрном фоне белыми буквами был описан ритуал.

Ночь выдалась прозрачная. Луна только что перешла в третью четверть, и простой глаз всё ещё воспринимал её как идеальный круг на небе. Девушки жгли сорняки и высохшие лозы виноградника на участке перед домом: Лейла великодушно предоставила для сегодняшней ворожбы свою дачу, и они втроём снова собрались здесь, спустя почти год с того дня, когда у подруг возникла роковая идея заняться сальсой. Мансура слонялась вокруг костра, утаптывая и выравнивая землю. Бану сидела на скамейке, полной заноз, под инжировым деревом, а Лейла прыгала вокруг неё, размахивая ведёрком с водой, как кадилом, и бормотала названия разных болезней и органов на латыни, изображая экзорциста. Над костром вращалась, будто смерч, туча обезумевших от жажды крови комаров. Один отделился от стаи и вонзил свой хоботок в Бану, и, как только его просвечивающее тело наполнилось кровью, упал замертво.

Искры костра взмывали в ночное небо, и когда Бану смотрела на них сквозь пальцы сложенных рук, ей казалось, что в небе, как сотни лет назад, горят звёзды.

– Ну всё, можно начинать. – Мансура закончила чертить палкой на земле. Бану поднялась с места. Глянула на почти полную луну, висевшую над забором соседского дома, словно голова, насаженная на пику, взяла ведро с водой, фруктовый нож и подошла к костру.

Костёр полыхал в центре большой спирали, которая вела к нему наподобие лабиринта. Бану пошла по спирали, с каждым витком всё сильнее ощущая жар огня. Когда нарисованная тропинка закончилась, Бану остановилась и подняла нож.

– Давай! – крикнула Лейла.

Бану боязливо осмотрела острое лезвие, покрытое разноцветными разводами.

– Не трусь!

Крепко зажмурившись, Бану что есть силы полоснула по ладони ножом и вздрогнула от боли. Горячая кровь побежала по запястью, обжигая кожу. Бану направила струйку крови в костёр, и капли зашипели, испаряясь. Сильно запахло железом.

– Как кровь моя горит, так и любовь моя пылает, мучительная, беспощадная, жгучая, – пробормотала Бану, чувствуя себя на редкость глупо. – Как этот огонь я водой заливаю, так и любовь свою гашу. – Она вылила воду из ведра на костёр, и её лицо обдало паром. Стало темно, и только окна дома приветливо светились.