Иринарх Кромсатов: Лярва

— Имей терпение, мой дорогой, мы приближаемся к самому интересному, — хмыкнул Дуплет с видимым удовольствием. — Ничто так не раздражает и не возмущает народы всего остального мира, как самомнение европейцев. Ну с чего это мы, в самом деле, упёрлись с тобою только в Грецию и Рим, только в Европу и христианство? А как же весь остальной мир? Быть может, именно ислам с его единобожием и единственным пророком Аллаха заключает в себе истину? Или индуизм и буддизм с их реинкарнацией и стремлением души вырваться из сансары разрубают все узлы, разрешают все противоречия и доставляют людям счастье? Но беда в том, однако, что и все другие системы ценностей заключают в себе ту же самую червоточинку, всё ту же досадную ошибку. В чём же она, наконец? Что объединяет все религии, вот ответь мне?

— Ну, пожалуй, понятие Бога, идея о Творце и твари, разделение души и тела.

— Не будем лезть в метафизические дебри, — перервал его Дуплет. — Нам сейчас интересен человек и то, что способно сделать его счастливым.

Шалаш некоторое время молчал, размышляя. Наконец неуверенно сказал:

— Ну, если говорить о счастье, о прижизненном счастье, то оно возможно при условии свободы — однако тогда неизбежен вопрос о границах свободы и об ответственности за нарушение этих границ, в том числе ответственности после смерти. С другой стороны, счастье возможно и при условии тотальной несвободы, когда ответственность перекладывается на других, — но и тогда необходимо следует мечта о награде, о воздаянии за перенесённые страдания, хотя бы уж после смерти. Получается, что общим местом для всех систем должна являться, идея бессмертия души?

— И неотвратимости наказания души! — Дуплет быстро опустил взгляд и зачем-то посмотрел, в удобной ли доступности для его руки расположен небольшой ящичек на приборной панели. — Человеческое мышление всегда было сугубо мещанским и копеечным, построенным на обязательности воздаяния. Размышляя о Боге, люди тешили себя мыслишкой, что и сам Вседержитель, подобно последней базарной бабке, прямо-таки должен и обязан за добродетель награждать, а за грех — карать. А иначе как же? В иных категориях, кроме как пошлая формула «дашь на дашь», наш разум мыслить не способен. Со всеми нашими полётами в космос, ядерными бомбами и теориями относительности мы по-прежнему, как и три тысячи лет назад, способны понимать только два регулятора: кнут и пряник. Поэтому и все религии в своих системах морали обещали людям некие награды в случае хорошего прижизненного поведения и некие наказания — в случае плохого. И вот здесь-то, в этой самой идее справедливого воздания, и спрятана единая для всех ошибка!

— Ну и в чём же она, эта ошибка?

Дуплет покосился на Шалаша с улыбкой, которая тому показалась почему-то недоброй и двусмысленной. А затем ответил:

— А вот как раз в том, что никакого воздаяния вообще не нужно!

— Но как же тогда.

— А вот ты дослушай! Мы с тобой уж битый час толкуем о том, что есть истина и как человеку быть счастливым. Занятие наше, конечно, древнее, почётное и типично мужское, но беда в том, и вся досада в том, что занятие-то это — пшик и теряет всякий смысл, ежели эту истину уже открыл кто-то другой! И самое смешное, что мы с тобой даже и знаем, кто именно её открыл и как именно она, то есть истина, формулируется! Знаем, но почему-то — из честолюбивых соображений, конечно, — вспоминать об этой формулировке и об этом человеке не хотим, не соглашаемся и даже всячески отворачиваемся! Ибо желаем думать, что истина должна быть гораздо сложнее и мудрее той формулировки, как и мы сами, уж разумеется, гораздо сложнее и мудрее того человека!

— Ну, тогда не томи и уже провозглашай свою истину! — вскричал Шалаш, теряя последнее терпение. Он даже отвлёкся от своего паучка и хмуро уставился вперёд, на дорогу, впрочем, не видя её и ожидая ответа.

— Хорошо, будь по-твоему, — сказал Дуплет и при этих словах свернул с трассы и направил машину по гораздо менее удобной узкой дороге, покрытой старинным растрескавшимся асфальтом. — Имя этого человека — Джонатан Свифт, а самая наиполнейшая и всё объясняющая истина прописана им в четвёртой, последней части его «Путешествий Гулливера». И формулировка этой истины суть следующая: «А не следует ли стереть йеху с лица земли?» Многие эту книгу преошибочно считают детским и несерьёзным чтивом, хотя, будучи написана исключительно для взрослых, она и содержит в себе то самое указание, и подсказку, и ответ на все вопросы, и последнюю истину. Ну неужели ещё не понял?