Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Бекки начала колдовать – став вдруг напряженной и сосредоточенной, угловатой и резко-размашистой, словно старуха или птица, она временами будто деревенела в своих движениях, торопливых и точных. Натянутой ниткой между порядком и хаосом она то вскидывалась, отдавая свое тело судорогам, то плавно разводила руками и нежно, самыми кончиками пальцев, чертила в воздухе магические фигуры. «Нельзя, чтобы такие существа находились рядом со мной, с нами, с людьми, – подумал внезапно Сол. – Когда наступит развязка, нужно будет убить девчонку. Она ничего не боится и никого не уважает. Она слишком опасна».

На этот раз Бекки по совету старика сделала следующее: чтобы держать зомби в подчинении и остановить его, когда потребуется, на плечо ей был повязан красный платок с колдовскими знаками; стоило сорвать платок, как зомби будет обездвижен и дух его вернется в высшие поля, откуда он сейчас вызван.

Так как со времени смерти Вивианы прошло меньше суток, она выглядела не слишком отвратительно – только землистый, непривычный цвет кожи выдавал в ней покойницу, да еще, конечно, вмятина в черепе с засохшими подтеками крови и мозгов.

Когда все необходимые действия были выполнены, старик и девушка стали свидетелями пробуждения мертвой плоти. Мгновенно, точно кто ее подтолкнул, Вивиана села и огляделась по сторонам мутными нездешними глазами. Когда ее взор остановился на Соломоне, от страха дергающем себя за ухо, она открыла рот и попыталась что-то произнести, – но язык только мертво трепыхался во рту, как выброшенный на берег угорь. Вивиана стала сжимать и разжимать кулаки, глядя на свои руки с каким-то неудовольствием. Казалось, что она не считает эти руки своими, будто пока она отсутствовала, кто-то приставил ей чужие руки, а ее руки забрал.

«Какая мерзость, – подумал Соломон, – мерзость какая!»

Боком, по-рачьи, мертвая перевернулась, упираясь в пол костяшками пальцев, и встала, слегка покачиваясь. Бекки наблюдала за ней с открытым ртом, что придавало ей дурацкий вид: на нижней губе собралась лужица слюны и побежала вниз по подбородку клейкой струйкой. Та, что была Вивианой, подошла к девушке, переставляя ноги, как жерди, возможно, с некоторой уверенностью, но не человеческой, а скорее птичьей, – и ткнула указательным пальцем в грудь. Бекки охнула и захлопнула рот. Соломон осознавал, что бездушный манекен запросто может подойти и забрать его жизнь, – и старик ничего не сможет сделать для своей защиты; не успеет, да и не способен он серьезно противостоять этому созданию. При этом Соломон оставался спокоен, совершенно спокоен, странно спокоен, хотя, с другой стороны, внутри него все кричало от невыразимого ужаса и отвращения.

Но Бекки уже собралась с духом.

– Ты моя раба, – сказала Бекки, – ты должна мне повиноваться. А сейчас иди и отыщи того, кто убил тебя.

Та, что была прежде Вивианой, слушала ее, качаясь на своих журавлиных ногах и чуть-чуть склонив голову, – сходство с птицей бросалось в глаза. Уверенным движением отодвинув в сторону девчонку, как предмет мебели, она пошла к выходу, миг – солнце пронзительно озолотило всю ее тяжелую фигуру (это сочетание мешковатости и легких, механических, птичьих движений было особенно неприятно) в проеме сарая, – и скрылась за стеной. Бекки и Соломон, переглянувшись, последовали за ней. В руке Соломон нес завернутые в тряпицу магические ножи, скорее для собственного успокоения, чем для чего-то еще.

Мертвая женщина уверенно шагала к камышам, как притягивается железная крошка к магниту. Откуда-то появился Енох, выскочил балаганным паяцем и ошарашенно уставился вслед мертвой.

– Даже не спрашивай, – оборвал его немой вопрос Соломон, – просто молчи и забудь.

Енох и остался, где стоял, – окаменевший от несуразности происходящего. Нимало не сомневаясь в правильности своего решения, старик и девочка следом за мертвецом шагнули в протоку, торопясь, чтобы не упустить Вивиану из виду.

Вернон вытолкал бочку на большую воду; камыши здесь кончались, и дно сразу уходило из-под ног, словно в омуте. Неподалеку, у самого берега, стояла хижина на сваях. Узкий причал рассохся и зиял дырами-проплешинами. Здесь жил один из тех бездельников, которые не подвержены лихорадке наживы, не желают гнуть спину на хозяина, не страдают от отсутствия семьи. Река кормит их: рыба, птица, изредка – крокодильи шкуры на продажу. Они живут смутными инстинктами, порывами, как дикари. Окрестные владельцы больших поместий рады были бы избавиться от такого соседства, только вот прав на реку у них нет; река – общая, и стоят то там, то здесь убогие постройки отщепенцев человеческого сообщества; их хозяева, зачастую не просыхающие от постоянного пьянства, жалкие оборванные людишки, бывают страшны в своей звериной непредсказуемости.