Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Девочка говорила негромко, но уже начинали ворочаться и вздыхать больные, и стало страшно, что сейчас их нечаянное свидание нарушится чужими голосами.

– Ты умеешь играть в салки? – спросил он, торопясь, волнуясь.

– Умею. А вы… ты разве можешь? Ты же не ходячий больной!

– Давай так играть: ты будешь бежать взаправду, а я – как будто бы побегу. Вот, смотри! – осенило Аркадия. Он с усилием наклонился к тумбочке и достал карманные часы с широким циферблатом. Стекло часов поймало свет из окна, и на дощатый пол прыгнул круглый, чуть приплюснутый, зайчик.

– Это будешь ты? – серьезно спросила девочка.

– Я.

– Ладно, только чур, не жулить! Я же не могу так быстро, как солнышко, бегать, – девочка внимательно оглянулась, увидела, что больные еще дремлют, и, опустившись на корточки, разулась, аккуратно поставив желтые ботики возле ножки кровати.

Аркадий сказал: «Чур-чура!» – и ребенок побежал. Она высоко отталкивалась от пола, похожая на молодого олененка. Забыв про боль в груди и боку, он свесился с кровати, преследуя ее бликом от часов. Девочка на бегу оборачивалась, следя за круглым желтым пятном, и кусала нижнюю губку, сдерживая смех.

Даже в игре она оставалась сосредоточенной, помня, что вокруг спящие люди. Ее ноги в чулочках касались досок пола почти неслышно, тем более что девочка бежала на цыпочках, как юная балеринка. Но вот световой кружок коснулся ее платья – Аркадий понимал, что не может долго «бегать», потому что потеряет связь с солнцем. Девочка почти мгновенно остановилась, всплеснула ручками: «Охо-хо!» – и бросилась вдогон за зайчиком.

Аркадия увлекла игра, он бежал глазами по черным, не очень ровным доскам пола, и казалось ему, впервые в своей жизни видел так ясно, различая всякую трещину. Между тем выражение девчачьей мордашки изменилось: теперь она из олененка сделалась охотницей, хищницей.

Чуть замешкавшись, он позволил девочке наступить на световой кругляшок. Малышка вскинула руки высоко над головой и закружилась, притопывая ножкой, празднуя победу.

Трижды Аркадий «гнался» за девочкой, добегавшей почти до конца длинной залы, и столько же раз юная артемида преследовала белого проворного зайчика.

В разгар забавы явился отец девочки: в зеленом, словно пылью притрушенном, френче. Аркадия неприятно поразило то, что он был весь согнут, придавлен грузом лет и жизненных тягот – опущенные плечи, обвисшие щеки, даже усы двумя растрепанными щетками сползали, устремляясь к выбритому до синевы подбородку, очевидно, намереваясь покинуть исполненное скорби лицо.

Надевая ботинки, – а отец выжидающе стоял за ее спиной, кратко и печально извиняясь за «неосознанные шалости» дочки, – девочка на мгновение сжала горячими пальцами руку Аркадия и прошептала: «Выздоравливай скорее!»

Потом они ушли.

Аркадий не притронулся к принесенному сиделкой завтраку. Он думал о том, что так и не успел сказать своей юной подруге, что это была самая счастливая встреча в его жизни – как будто солнечный зайчик, сойдя со страниц лучшего из его рассказов, показал ему высшую правду, согревая больное сердце не в пример лучше голландской печи.

Ах, я выдумал тебя, милое дитя, но в твоем задорном смехе, в стуке твоих маленьких пяток мне улыбнулся Господь.

Аркадий дышал тихо, умеряя торопливость растревоженного сердца, не желая, чтобы чем-то нарушали его великолепные, волшебные сны. Он улыбался так светло, что пришедший с обходом врач не посмел будить его, подвергая привычным расспросам.

Аркадий умер в пражской больнице в марте 1925 года, когда солнце уже подбиралось к полудню, и белый шершавый зайчик покинул позолоченную крышку карманных часов.

Газовый фонарь, изогнувшись вороватым кошачьим манером, бросал рассеянный свет на вывеску недорогого ресторанчика «Три кролика и вострушка Бесс».

Неподалеку от входа располагалась длинная скамья – хозяин ресторанчика баловал своих клиентов-курильщиков, и разморенные сытной пищей и ленивой беседой мужчины могли с комфортом пускать клубы дыма, любуясь звездами, застрявшими в ветвях слегка распушенной, нацеленной ввысь кроны серебристого тополя. К тому же, когда время от времени рядом останавливался фиакр, доставляя очередных клиентов папаше Вильямсу, отсюда было удобно наблюдать за посетителями.

Фонарь – гибкая кошка – старательно облизывал накрахмаленные лацканы, начищенные до блеска ботинки, как вор, гладил золотую цепочку, свисавшую из кармана франта, а то и обволакивал мягким золотистым туманцем прелестную ножку, робко тянущуюся со ступеньки фиакра.