Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Просыпаясь утром, он все так же лежал в тишине, глядя на игру пылинок в бледном свете окон, и не понимал, что он делает здесь, и не мог привыкнуть к своему новому, обреченному смерти телу, как нельзя привыкнуть к узким, жмущим ногу ботинкам.

Однажды Борисова принесла два томика его книг; надеясь развлечь больного, листала, отыскивая наиболее смешные, по ее мнению, места, и смеясь деланно, как учительница для ребенка. Аркадий хмурился, выбранные для чтения отрывки казались ему слишком мелки и малохудожественны – сейчас он бы не так написал. А Борисова будто не замечала его терзаний, находя новые и новые отрывки, один другого хуже. Терпеть не стало сил, – он сделал вид, что засыпает, гостья ушла, оставив книги на тумбочке у кровати.

Аркадий не притронулся к ним; позже кто-то из врачей забрал почитать и не вернул. Но все было не важно.

В тот день он проснулся с ясной мыслью о смерти. Ощутил даже некоторую досаду: казалось, вот она стояла рядом, еще немного… нет, ушла. Больные спали, тишина висела такая густая, что он боялся шевельнуться, чтобы никого не разбудить, хотя спина совсем занемела в тисках пружин.

И тут вошла она. Белокурая девочка лет семи– восьми, в самом простом, даже строгом, платьице, с косичками, заплетенными голубыми лентами.

Девочка очень тихо прошла вдоль кроватей, дотрагиваясь ручонкой до прутьев в спинках; так обыкновенно дети ходят вдоль забора, постукивая по доскам. Ребенку хочется все сделать своим, заключить в свой мир; заметив вдруг что-то важное, хоть и бесполезное на взгляд взрослого, он непременно побежит и дотронется до этой вещи.

Девочка тихо бормотала под нос. Заметив, что Аркадий наблюдает за ней, она засмущалась, ахнула и подошла ближе.

– Я не хотела разбудить, – сказала девочка. – Извините, дядя.

– Я давно не сплю, ты еще не пришла, а я уж проснулся, – поспешил успокоить ребенка Аркадий. – Ты чья дочка?

– Папина, – удивилась девочка, но не глупости взрослого – она к такому явлению давно привыкла, а тому, что дядя спрашивает чепуху вот так сразу, в самом начале разговора.

– Я не то хотел сказать… Папа твой – он доктор? Он в больнице работает?

– Мой папа сторожем, – сказала девочка, – а мама умерла, бабушка болеет, старенькая, ей не до меня, и мне скучно сидеть одной, хорошо, папа забирает иногда, а то я бы со скуки позеленела.

«Как хорошо, – подумал Аркадий, – встретить русскую девочку в пражской больнице, это удача». Он очень хотел говорить с ней, но не знал, что спросить, поэтому сказал первое, что пришло в голову:

– А кто же тебе косички шнурует?

– Шнуруют ботики, – засмеялась девочка, – а косички я сама могу заплетать, не маленькая.

– А что ты еще можешь, барышня? – продолжил на той же шутливой ноте Аркадий.

– Ой, многое могу. Во-первых (загнула пальчик), могу шитье вышивать, и песен много знаю, только не могу долго петь – грудь болит. Это во‑вторых, – спохватилась девочка, загибая второй пальчик. – Да еще стряпать научена: и котлеты, и суп, и овощи сварить, а лучше – жарить, но масло нынче дорого, – всплеснула руками, как хозяюшка, по-взрослому. Заметив интерес Аркадия, она немного порозовела на щеках и продолжала: – Могу танцевать и выдумывать разные фигуры. Могу ходить за ребенком и за больным.

– А за кошкой? – спросил, забавляясь, Аркадий.

– Зачем же за кошкой? – строго ответила девочка. – Кошка сама где хочет, там ходит. Она глупая – она же зверь.

– А если кошке плохо? Заболела? – не отступал Аркадий.

– Если заболела, тогда можно. То есть, – поправилась честная девочка, – я не пробовала, но, наверное, можно и кошку лечить. Всех лечат одинаково, укутывают тепло и дают горькие порошки. Я знаю, я болела, – знающим тоном закончила она.

– Еще умеешь что-нибудь?

– Ах, что же тебе еще… – призадумалась малолетняя девица. – Ну, могу целую ночь не спать! Могу в подвал спуститься без света и не бояться! Потому что чертей нет вовсе, а есть наука, – добавила она, вероятно, повторяя отцовские слова. – Еще я в церковном хоре могу подпевать, не очень громко. И с горки зимой могу съехать и не упасть, даже если очень крутая. И рисовать могу угольком – лучше всего у меня выходят сердца и голубки. И царь – он в короне.

Девочка сделала паузу, обдумывая продолжение, делая вид, что запыхалась, – чтобы новый знакомец не счел ее глупыхой.

– Это в скольких будет? – спросил, дурачась, Аркадий, и кивнул на ее все еще сжатые два пальчика на левой руке.

– Ох ты! – захлопала ресницами девочка. – Считать-то я позабыла! – и опять так мило порозовела, что Аркадий крякнул от удовольствия.