Иннокентий Соколов - Бог из глины

Время уходящее вдаль, осталось для Сережки чем-то вроде пухлого альбома, полного разноцветных фотоснимков. И если открыть его наугад, то можно заглянуть в давно ушедшие мгновения. Фотографии аккуратно разложены в прозрачных кармашках, похожие на застывшие мгновения прошлого, но стоит только достать любую, и она оживет, повинуясь легким прикосновениям руки…

Запах паленого становится сильнее. Маленький Сережка смешно морщит носик — этот запах ему не по душе.

— Что это воняет? — Мама недовольно хмурится:

— Не говори так! — ей не нравятся все эти словечки, которые сын перенимает из лексикона отца.

— Плохо пахнет — послушно исправляется Сережка.

Мама втягивает воздух ноздрями. Вечно мальчишка что-нибудь выдумает. Она ничего не чувствует. Разве что… где-то на улице наверно развели костер — слабый запах дыма, гари… впрочем, нет, показалось…

Она слышит запах цветущей за окном сирени, легкий аромат своих духов (подарок мужа на день рождения) а больше ничего.

— Сережка, иди на улицу, поиграй… — ей сейчас не до него. У нее сильно болит голова, и муж как обычно задерживается на работе, нужно приготовить ужин, да немного прибраться (в последнее время любимый супруг озаботился порядком в доме, и приходиться все свободное время проводить в бесконечной уборке), так что некогда забивать голову разной ерундой.

Сережка выходит на улицу. От запаха становится невмоготу. Ему кажется, что еще немного, и он задохнется, не сможет больше вдохнуть чистый воздух. Все плывет перед глазами. А еще ему кажется, что мир меняет очертания, расплывается. Или это просто слезятся глаза?

Он идет, пошатываясь, будто моряк, впервые ступивший на сушу после долгого плавания по бурлящим океанским просторам. Мир словно движется навстречу. Еще самую малость, и он помчится мимо, оставив Сережку одного в холодной, бескрайней темноте.

А потом мир заваливается набок. И мама, выглянув в окно, забывает про неприготовленный ужин, бросает сковородки. Она выбегает на улицу, хватает его, трясет, бормочет, заглядывая в глаза.

— Сережа, Сереженка… Милый, что с тобой… Сережа…

Сережка приходит в себя. Мир остается на месте, и запахи весны, вновь врываются в нос. Он пытается высвободиться, ему неловко, что мама обнимает его как какого-нибудь малыша. Он уже взрослый, и все эти телячьи нежности ни к чему!

В больнице пахнет хлоркой и лекарствами. А еще мочой и страхом. Там за огромными белыми дверями, страшные дяди в белых халатах делают непослушным мальчикам уколы.

А еще они лечат зубы. Это страшнее всего.

Огромные волосатые пальцы сжимают щипцы — их никелированная поверхность отражает свет хирургической лампы. Над белой марлевой повязкой горят предвкушением глаза. Губы шевелятся под марлей, и слова проходят сквозь нее маленькими белесыми комочками.

Они успокаивают, заманивают.

— Больно не будет. Дядя только посмотрит Сережин зубик…

Сережка знает — верить нельзя. Эти слова сочатся ядом. Губы лгут, — будет больно. Невероятно больно. Даже больнее чем тогда, когда Сережка ободрал локоть, нечаянно коснувшись на бегу шершавой поверхности стены, и мама мазала царапины зеленкой.

Та боль казалась жалкой прелюдией по сравнению с той, что ожидала в проклятом кресле, с откидывающейся спинкой, и регулируемой высотой.

И рукоятка бормашины, с колесиками, что вращались с безумным жужжанием, казалась орудием пытки. Сережка был готов спорить на что угодно — в серых глазах доктора вспыхивали огоньки наслаждения. А сильная, уверенная рука направляла безжалостное орудие, стараясь причинить как можно больше боли, нарочито медленно, чтобы Сережка успел прочувствовать все величие этой изощренной пытки.

— О, малыш — шепчут губы, они шевелятся под маской, словно щупальца. — О, это такой кайф, ощущать, как под нажимом бура вздрагивает твое маленькое испуганное тельце. Потерпи немного, и ты узнаешь, какой сильной может быть боль!

Но это будет в другой раз, а сегодня, и Сережка чувствует это, все намного серьезнее. Они долго ждут доктора, который почему-то опаздывает. Наконец появляется он — высокий, в белом халате. На шее у доктора стетоскоп — он долго слушает, как дышит Сережка, поочередно прислоняет к спине и животу холодную металлическую бляшку.

Затем приходит очередь небольшого молоточка. Доктор водит им перед глазами, и Сережка послушно следит за молоточком. Доктор что-то пишет в тетрадку, которая лежит на столе. Тетрадка тоненькая — всего несколько листиков, это потом она станет много толще, обзаведется множеством страниц, исписанных неразборчивым медицинским почерком.