Иннокентий Соколов - Ленинград-28 [СИ]

В трубке шумно дышали. Панюшин вслушивался в дыхание, замирая и пьянея от собственной наглости.

— Алло — наконец пробормотал он, все еще не веря в удачу.

— Хуйло! — грубо сострили на том конце провода. — Чего тебе?

— Коровяк…

Панюшин размашисто перекрестился, не отпуская при этом трубку телефона.

— Жопа не треснет? — задохнулся от возмущения голос в трубке, но тут же, впрочем, исправился: — на какой объект?

Панюшин опустил взгляд. Карту он расстелил на столе, прямо на ней разместились початая бутылка самогона и нехитрая закуска — кусок сала да полкольца кровяной колбасы.

— Сейчас… — пробормотал Панюшин, вонзая в отмеченное на карте место ножку циркуля. Он прочертил круг, и в тех местах, где линия пересекала метки, поставил карандашом крестики. — Значит… Славянск — два ноль восемь… гм. На четвертый.

— Позиции? — деловито осведомился неизвестный обладатель голоса.

— С первой по девятнадцатую включительно… и двадцать восьмую тоже…

— Панюшин, ты вообще охуел? — голос сорвался на визг. — Ты соображаешь, что несешь?

— Я оплачу… — Панюшин почувствовал, как задергался левый глаз.

Голос замолчал. Невидимый собеседник, похоже, собирался с мыслями.

— Юра, я тебя прошу. Просто по-человечески…

Панюшин не ответил. Он ковырнул ногтем карту, проверяя наклейку. На том конце провода вздохнули, видно решив, что от уговоров не будет проку:

— Хер с тобой, Панюшин. Оплата по коду восемь. Задания сообщу дополнительно. Сегменты заберешь после выполнения. Связь ровно в девятнадцать ноль-ноль, задержка семь сигналов, все, отбой…

Панюшин замер, слушая пронзительные, прерывистые гудки спецсвязи. Затем медленно, словно боясь, лишний раз шевельнуться, положил трубку на стол. Оставалось ждать.

Он скосил глаза. Из-под стола, прямо под ноги, натекла целая лужа густой липкой крови. От запаха чуть поташнивало. Панюшин отвернулся. Время уходило, улетало, его оставалось совсем чуть-чуть. Даже меньше, чем он рассчитывал.

Юрий налил полный стакан, и не спеша начал пить, но где-то на половине захлебнулся и тут же изблевал содержимое желудка. Непереваренные куски сала и кровяной колбасы образовали причудливый букет, испачкав и без того грязную карту.

— Черт… — прорычал Панюшин, и бросился оттирать извергнутое.

Он сорвал карту со стола, и невольно бросил взгляд на пол.

Старуха наполовину лежала под столом. Правый глаз удивленно вспучился, словно его обладательница пыталась обозревать пространство у себя за спиной. Вместо левого ржавела шляпка огромного шиферного гвоздя. Панюшин самолично вбил его, и после того, как хозяйка дома перестала мычать и сучить ногами, не выдержал, и бросился срывать пожелтевшую, издававшую отвратительный запах, одежду. Отбросив смердящие тряпки, он овладел старухой, после чего с отвращением поднялся, пытаясь не дышать носом. Теперь же он смотрел, как наливается чернотой костенеющее тело…

Панюшин обошел стол. Сразу у входа, разместился старый продавленный диван. Панюшин присел на корточки, исследуя основание. Истрескавшаяся доска скрипела, прогибаясь под сильными пальцами. Наконец Панюшин нащупал защелку, и с трудом провернул основание вокруг оси. Его взору открылся тайник.

Возле продолговатого промасленного пакета лежало вместилище. Панюшин осторожно вытащил его, после чего запихнул пакет поглубже, и закрыл тайник. Вместилище было обернуто несколькими слоями газет. Отбросив обертку, Панюшин поставил коробку на стол.

На крышке сверкнула полированная, металлическая пластина, на ней было выгравировано:

«Ленинград-28. Сегменты: поз. 20 — поз. 27. Ответственный Панюшин Ю.С.»

Погладив пальцем пластину, Панюшин надавил на малозаметный рычажок сбоку, и открыл вместилище. Внутренняя поверхность коробки была оббита бардовым бархатом. В специальных углублениях разместились сегменты. Восемь штук.