Максим Семеляк - Музыка для мужика. История группы «Ленинград»

Летними вечерами — часов в шесть-семь-восемь, — когда средняя скорость человека превышает автомобильную, а в воздухе виснет стеклянная офисная усталость, Тверская улица становится особенно неинтересной. Глазу есть по чему скользить, но не на чем задержаться. Кругом все столь же ярко, сколь и нелюбопытно, исправно, но неудивительно. Побирушки со стажем привычно требуют свое, покинутые машины готовятся к принудительной эвакуации, малочисленные сектанты распевают нудные евангельские рок-н-роллы, понурым мавзолеем высится отель «Ритц-Карлтон», и кажется, что сама жизнь застыла в бессмысленном оцепенении. Застыла не без удовольствия.

Как раз таким летним вечером — часов в шесть-семь-восемь — на Тверскую выскочил невысокий бородатый человек в голубой рубашке. Он выбрался из машины, в которой больше не было никакого смысла, и пошел вверх по улице, по направлению к Пушкинской площади. В руке у человека был жбанчик «редбулла», а за шиворотом торчали два крупных флага Российской Федерации — такие могли бы висеть на домах в государственный праздник. Налетевший ветер делал их похожими на крылья, а их обладателя — на, соответственно, ангела. Человек покрикивал что-то про нанотехнологии и смеялся.

Хмельной пустяк неуловимым образом всколыхнул улицу. Машины зашевелились в своем неповоротливом потоке. Прохожие задвигались резче, завертели головами. Рассеянное внимание Тверской сошлось на точке всеобщего интереса, и эта точка быстрым шагом двигалась в мою сторону, пока не достигла арки Большого Гнездниковского переулка, где я и пожал человеку с крыльями свободную от «редбулла» руку.

Ходить по Тверской с пьяным да еще и окрыленным Сергеем Шнуровым было непросто, и я предложил ему укрыться от уличных почитателей в «Пушкине». Сев за стол, Шнуров первым делом потребовал стакан «Амаретто». «Амаретто» не оказалось. Пришлось ему взять какой-то равновеликой по мерзости клюквенной настойки (была у Шнурова эта страсть к диким напиткам, типа Asti Cinzano). Крылья по-прежнему торчали у него за спиной. В помещении они смотрелись неважно, пожухло, он это немедленно почувствовал и тут же затеял новую игру. Он попросил у официанта вазу и, вытащив наконец из-за спины свои штандарты, пояснил: «Цветочки поставить». Его послушали. Официант притащил огромную вазу, начал расставлять в ней то, что Шнуров нарек цветами. Происходящее стало очень похоже на финальную часть антониониевского «Фотоувеличения». (Я, надо сказать, уже как-то попадал в пространство этого фильма в связи с «Ленинградом» — несколько лет назад утащил с концерта черенок разбитого стратокастера.) После обеда Шнур настоял, чтобы я взял один из цветков домой. Я пробовал отмахнуться, но спорить с ним в таком состоянии, как правило, не имеет смысла.

Пробираясь между столиками с этим дурацким крылом-цветком, я думал о боевом искусстве наглядности, которым этот человек, будучи ангелом и пугалом в одном лице, овладел в совершенстве. Шнур всегда работал только с самыми очевидными и нескрываемыми вещами, будь то мат, алкоголь или вот знамя. Он умел создавать такие условия, при которых из ругательства получалась песня, из карточки для метро — медиатор, из флага — крыло, из телефонного зуммера — мелодия на миллион долларов, а из чужой музыки — собственная. Я бы не сказал, что он брал то, что плохо лежит. Наоборот. Секрет как раз и заключался в отсутствии секрета — Шнуров брал только то, что лежит очень и очень хорошо. Лишь то, на что имеет право каждый. Ну, как на флаг. Или на алкоголь. Или на мат. Шнуров, в сущности, ничего не изобрел. Но он дал всем этим простым и подручным вещам свою фамилию, обозначил биологическое родство и стал в некотором роде хозяином положения.

Дома я вытащил из кармана пухлую флэшку, обтянутую толстым слоем голубой резины, — Шнуров сунул мне новый альбом «Ленинграда». Спустя несколько месяцев он будет снабжен веселой растленной картинкой, разойдется под названием «Аврора» и станет своеобразным символом возрождения группы в ее первозданной прыти и дичи. Я начал слушать. Первой песней шла «Музыка для мужика».