Денис Калдаев - Семь миллионов сапфиров [litres]

Я еще помнил те дни, когда директор говорил на лекциях, что дата Х совпадает даже у самоубийц. Если психика человека ломается, время для него начинает течь по-особенному. Один день кажется целой неделей, а неделя – днем. Человек начинает бродить по закоулкам своего сознания, запутываясь в навязчивых идеях и мечтах, прячась от страхов и бесконечных кошмаров. Возможно, это и сыграло с директором Самшира злую шутку.

Я ловил себя на мысли, что слишком часто думаю об Анализе. Во всех разговорах людей мне чудилась лишь эта тема. Я выхватывал ее из контекста, игнорируя беседы о спорте, еде и искусстве. Однажды я вычитал, что это называется «избирательное восприятие». Так, беременная женщина начинает повсюду замечать других беременных женщин, хотя раньше это случалось в лучшем случае раз в год. По-видимому, я все больше становился пленником подобных размышлений.

Я вспоминал сумасшедшего, который рвал на себе волосы, вспоминал директора, качавшегося на ремне, и мне тоже начинало казаться, что безумие охотится за моим разумом. Я был ровно в одном шаге от него. Эта мысль всегда жила со мной, но я не решался признаться Ионе, что боюсь причинить ей вред.

Дни плавно перетекали один в другой, и вдруг случилось нечто вопиющее.

Об этом трубили на каждом углу. Вышло то самое постановление № 12 Правительства Эйорхола о запрете агнцев в Самшире. Говорят, на улицах столицы было невероятное столпотворение, и у многих от этой дикой новости волосы вставали дыбом. Мгновенно замерла работа на заводах, а студенты нескольких специализированных университетов для воинов неожиданно вышли на забастовки, которые пришлось разгонять с помощью ледяной воды. В постановлении было сказано о запрете въезда и проживания на территории Самшира лиц класса «А» с запасом времени меньше года, и это означало, что десятки тысяч агнцев, оказавшиеся по ту сторону закона, должны были в течение трех суток покинуть пределы города.

Агнцы выставлялись как неблагонадежный слой общества, пресыщенный криминалом, психически больными индивидами, другими словами – классом, который мешал нормальной жизни иных классов. Но изгонялись отнюдь не все. Появились официальные списки агнцев, которых власти признали «социально опасными», тем самым определив их дальнейшим местом проживания специальные поселения. Об этом писал еще Клаусс Мерхэ в одном из своих драгоценнейших опусов. «Неприкосновенными» остались лишь «почетные агнцы», имевшие на своем счету как минимум три перехода из класса в класс, верой и правдой служившие идеалам Эйорхола.

Нас, жителей Фарфаллы, эта новость почти не коснулась, однако породила опасения, что политика Правительства не ограничится одним Самширом. Все так же, тихо и беззаботно, протекала жизнь в нашем крошечном городке, все так же люди перекрашивали лачуги в небесно-голубой оттенок и уходили в лучшие миры. И, как будто им на замену, приезжали новоиспеченные агнцы, в глазах которых мерцал либо безудержный страх, либо смирение. Они начисто белили незабудковые дома известкой, и вечная карусель Жизни и Смерти нашего городка вставала на круги своя.

Люди умирают по-разному. Как правило, бо́льшую часть населения подстерегает естественная смерть или несчастный случай во время падения или купания. Однако я знал несколько случаев самоубийства и даже одного самосожжения (то был молодой монах-отшельник, живший на окраине Фарфаллы): даты Х этих людей, разумеется, совпадали тютелька в тютельку. Некоторые приходили в состояние крайнего помешательства, много буянили и в конечном итоге напивались в хлам, запершись на тугой засов в своем домике; на следующий день приходилось ломать двери. Иные, напротив, тщательно прибирали свою комнату, начисто подметали пол, аккуратно складывали на тумбочке вещи, а после с отрешенным видом уходили в лес или на скалы, и больше их никто и никогда не видел.

Ко многим агнцам, глубоко верующим, за несколько дней до конца прибывал местный пастор, который исповедовал их и причащал перед смертью, чтобы праведная душа с легкостью вознеслась на небеса. Откуда-то, с другого конца света, приезжали далекие родственники, мать с отцом, дети, братья и сестры, чтобы попрощаться с лежащим на мнимом смертном одре. Это до ужаса странно – отправлять человека в последний путь, когда он жив-живехонек и на первый взгляд ему совершенно ничего не грозит.

Я имел честь познакомиться со многими фарфальцами, но особенно хорошо мне запомнились два человека: взбалмошный писатель Дориан, неутомимо работавший над своим «бессмертным романом», и, конечно, неповторимый Оскар, с которым я подружился в первых числах августа. Он был старше меня примерно вдвое, и он же пробудил во мне глубочайший интерес и любопытство.