Денис Калдаев - Семь миллионов сапфиров [litres]

Я судорожно сглотнул.

Дул сильный ветер, и по поверхности Великого озера гуляли тревожные волны, вспыхивая белоснежными барашками. По небу скользили огромные кучевые облака, окаймленные рассветным свечением, и пахло старой древесиной сосны. Казалось бы, обычный августовский денек. Но случившееся глубоко поразило меня.

Вдруг я увидел Дориана – он вышел на крыльцо и сладко потянулся. На нем был белый парадный костюм, который немного топорщился по бокам, а утренняя голубоватая тень, отбрасываемая им, почти сливалась цветом с хижиной.

Мне стало не по себе. Я не знал, как повести себя правильно, как подобрать наиболее аккуратные, безобидные слова. Но все оказалось проще.

Дориан заметил меня, невинно улыбнулся и помахал рукой.

– Я закончил роман. Приходите вечером, будет много гостей! – воскликнул он настолько весело, что это никак не вязалось с его датой Х.

Так я впервые столкнулся с истинным проявлением смирения.

– Мы обязательно придем, – мне стоило большого труда сказать эти слова как можно непринужденней.

Я решил преподнести подарок, а потому отправился писать его портрет. И через пару часов с холста на меня смотрел Дориан в очках с тонкой оправой и с пером в руке. Бледное лицо исполнено одухотворенностью, лишь на лбу слегка напряжены морщины раздумий, тайной силы интеллекта: именно так должен выглядеть настоящий писатель.

Иона проснулась, подкралась на цыпочках и обняла меня сзади.

– А вот меня никогда не нарисует! – И надула губки.

Юмористка. В летней кухне все стены были увешаны ее портретами. Я рассмеялся и мазнул ее краской по носу. Иона была в чудесном настроении. Но, подойдя к окну, она вдруг уронила полотенце и прошептала:

– Очень жаль.

– Мы приглашены на вечер, – сказал я.

В этот день мы не ходили купаться, лишь прогулялись до скал. В воздухе витала тихая грусть: мы все осознавали свое соучастие и неизбежность. А ближе к вечеру пришел Оскар с маленьким букетиком незабудок.

– Это для Дориана. И да, я уже пообещал сделать все возможное, чтобы его роман был опубликован. Завтра я поеду по издательствам…

На закате мы постучались в двери голубой хижины. Дориан вел себя сдержанно, ничем не выдавая грядущую трагедию, будто тот день был самым заурядным днем на свете. К нему действительно пришло много друзей – порядка сорока человек, и все они соблюдали строжайшее правило церемонии – никто не говорил ни слова о смерти. Напротив, много шутили, а после ужина – пели. Еще с порога я вручил портрет, который, правда, еще не просох. Дело в том, что масло затвердевает на картинах только спустя неделю, а потому оно еще блестело на солнце сырыми мазками.

Дориан восхитился портретом и сказал, что будет хранить его до конца дней своих. В этой самоиронии чувствовалась болезненность, но все улыбнулись. Пока было светло, он достал свой драгоценный роман, толщиной всего в мизинец, и торжественно поднял над головой. Грянули аплодисменты уважения.

– Надеюсь, вы прочтете нам свой шедевр? – спросил Оскар. Дориан учтиво поклонился, и наступила тишина.

– Я ничего не придумывал, – начал он. – Однажды все случилось на самом деле.

Роман был великолепен и страшен. Эта история про двух братьев-близнецов, Патрика и Ника, попавших после Анализа в разные классы, являла пример глубочайшей несправедливости.

Сразу после рождения у мальчиков взяли кровь, определили группу и резус-фактор, задатки (у Патрика были к математике, у Ника – к музыке) и точный день смерти каждого из них. Внешне малыши ничем не отличались. Здоровые, пухленькие и розовощекие, они с потрясающей ловкостью выпутывались из самых тугих пеленок. Голоса их сливались в унисон; смеялись малыши также одинаково, чересчур звонким, заливистым смехом, а засыпали словно по команде, в одну минуту. Про таких говорят – похожи как две капли воды. Но вот беда: Патрик должен был прожить семьдесят семь лет, а Ник – лишь девятнадцать да три неполных месяца.

Родители замерли в ужасе, когда узнали правду. Отец долго утешал мать, но день сменялся днем, месяц месяцем, и вскоре родители смирились. Ведь, несмотря на трагичную участь одного сына, другой еще мог прожить вполне сносную жизнь! И на Патрика по умолчанию сделали ставку. Как говорится, ва-банк. Его любили чуточку больше, чем Ника, вкладывали в него также чуточку больше, и однажды эта «чуточка» переросла в нечто иное.

Любовь родительская безмерна, но она досталась лишь одному из близнецов. Ника стали воспринимать словно приемного, нелюбимого сына. Хоть родители и корили себя за подобное отношение, но они понимали, что все происходит само собой: даже мимолетный взгляд на малыша Ника вызывал в них нестерпимую боль, и проще было просто не смотреть в его сторону. А вот Патрик катался словно сыр в масле. Эти два мальчика, неразлучные с раннего детства, общались все меньше и меньше. Между ними пролегла трещинка. Они поняли, что они разные .