Владимир Моисеев - Формальные письма к Нине

Кроме всего прочего, мое вступление означает, что я не собираюсь обрушивать на тебя потоки теоретических построений (кстати, крайне важных для меня). Расскажу-ка я тебе лучше о книжках, которые я, по разным причинам, считаю самыми показательными достижениями в фантастике последних лет. Так я сразу двух зайцев подстрелю — и читать тебе будет интересно, и с предметом ты познакомишься наилучшим образом.

Но должен предупредить заранее — все оценки, идеи и представления, которые ты будешь отныне обнаруживать в письмах, отражают только мою личную точку зрения, ни в единой букве не претендуя на объективность. Меня интересует фантастика, точнее — идеи, ощущения и представления, которые лично мне удается обнаружить в фантастических произведениях. Художественная литература — занятие субъективное. А фантастика — тем более. Не исключаю, что рано или поздно на свете появится гигант мысли, который попытается сочинить окончательную летопись фантастики, так сказать, пожелает воссоздать академическую версию человеческих размышлений о будущем. Я поставил для себя задачу проще, меня занимают только собственные субъективные ощущения и ничего более.

Про гиганта мысли — это я пошутил. Смею настаивать, что любая заслуживающая внимания история фантастики может быть только субъективной. Я считаю, что только субъективность восприятия способна сделать литературоведческое произведение интересным читателю. Вот мне и захотелось насытить субъективностью каждую строчку своих писем, чтобы ты имела полное основание сказать: «Какая чушь!» Или: «Верно. Забавно. И почему я этого не заметила, когда раньше читала эту книжку». Или: «Надо будет прочитать эту повесть еще раз». Или еще что-нибудь — свое субъективное, что мне сейчас в голову не приходит. Или просто откажешься читать мои заметки дальше. Конечно, полной уверенности в том, что мне удастся увлечь тебя своими рассуждениями, нет. Но тут уж ничего не поделаешь. Как было верно сказано давным-давно: «Одним нравится поп, другим попадья, а третьим и вовсе — поповна».

Кротко рассчитываю на внимание, Иван Хримов

Дорогая Нина!

Страна, в которой не развивается фантастика, не имеет будущего. Правители, преследующие фантастов, воруют будущее у своих сограждан. Странно, что воровство денег — уголовное преступление, а похищение будущего — едва ли не доблесть.

Трудно придумать лучший эпиграф к рассказу о первом произведении, которое, как я считаю, вполне заслуженно попадает в мой субъективный «зал славы фантастики». Иван Порохов написал свою «Шахту «Центральную» в 1937 году. Можно долго спорить — случайно угадал он или действительно почуял неумолимое наступление будущего? А ведь это, честно говоря, неважно. Одно из самых функциональных определений фантастики встречается в повести братьев Стругацких «Гадкие лебеди» и звучит так: «Улавливать тенденции повышенным чутьем художника». Собственно, именно это и сделал Порохов. Как до этого додумался, кто его подучил — осталось загадкой. Но если вспомнить, что в конце тридцатых фантастика была представлена в основном милитаристским бредом, маленькая повесть Порохова кажется совершенно выдающимся достижением. Итак.

В конце лета 1937 года на шахте «Центральная», что расположена в Сталинской области, появился молодой комсомолец с удивительно изможденным лицом. Его прислали из Москвы для кадрового укрепления Комитета комсомола. Явное несоответствие между притягательной красотой Виктора Корнеева и неизбывной тоской, намертво поселившейся в его глазах, немедленно сделала его кумиром незамужних девушек шахтоуправления. Молодой красавчик, обласканный вниманием начальства, к тому же с загадкой — что может быть притягательней для девичьих сердец!

И это была хорошая загадка, правильная, пролетарская, без уклонов, без червоточинки. Этой тайной можно было интересоваться, не опасаясь опасного политического подвоха. Каких только разгадок не предлагалось сотрудницами шахтоуправления. Но наибольшей популярностью у любительниц посплетничать пользовалась, естественно, романтическая теория — попросту говоря, во всем виновата, мол, неразделенная любовь. Можно было спорить — пристало ли комсомольскому вожаку страдать по такому пустяковому поводу? Но, как бы там ни было, ни радость по поводу успешного перевыполнения годового плана, ни успехи индустриализации, ни участие в организации стахановского движения, ни активное развитие общественной жизни шахты, ни доверие партийного руководства почему-то не могли вытравить безысходную грусть из глаз Виктора Корнеева.