Владимир Моисеев - Будем жестокими

Владимир МОИСЕЕВ

БУДЕМ ЖЕСТОКИМИ

Посвящается астроному С. Грачеву

1. ПОЛЬ КОЛЬЦОВ, ЛИТЕРАТОР

Воздух был тяжелый и влажный, но дождя не было. В сером, по-осеннему тоскливом небе, как на проявляемой фотографии, на секунду возник блеклый солнечный диск, и лужи на аэродромном поле тотчас отозвались разноцветными огоньками. Получилось красиво. Не иначе, масляная пленка, подумал Поль и непроизвольно рассмеялся. Он перебросил плащ через руку и вместе с другими пассажирами пошел за стройной девочкой в форме к зданию аэровокзала.

Всякий раз, когда он возвращался в этот город, его охватывала непонятная, ничем неоправданная радость. И, наверное, это было стыдно, потому что скорее подходило одинокому затравленному зверю, чем модному писаке.

Об этом стоило подумать.

Инстинктивное желание забиться в самый дальний, самый темный угол, подчиняться только инстинкту. Избавиться раз и навсегда от унизительной привычки думать. А может быть, потребность в мыслях тоже инстинкт? Условный или безусловный?

Повторять - думать бесполезно, думать неприятно, думать обидно... Любая мысль - это уже насилие, измена человеческому существу. Не в отсутствии ли мысли истинное единение с природой? Станьте кустом, станьте травой, станьте журчащим ручьем!

Повторяйте - думать неинтересно, думать немодно, думать стыдно...

Нелюбовь к мыслям. Нелюбовь к мыслящим.

Может быть, доверительные беседы врача.

Может быть, показательные товарищеские суды.

Может быть, самосуды перед опустевшим университетом.

И все повторяют - думать глупо, думать опасно. думать страшно.

Шарлатаны, за умеренную плату обучающие обходиться без мыслей. Длинные очереди пациентов. И так далее.

Поль задыхался от смеха. Он попробовал придушить свое неуместное воодушевление воспоминанием о ласковом южном море, с которым простился пару часов тому назад, но вспомнил только вышку дальнего обзора, установленную почему-то прямо на пляже, и темные силуэтики патрульных катеров на горизонте.

Девочка провела пассажиров мимо бронетранспортеров патрульной службы и, после проверки документов, впустила в зал ожидания.

Поль пробивался сквозь толпу встречающих, ловил их скользкие безразличные взгляды и радовался, что наконец-то до него никому нет дела. А потом радость исчезла, потому что откуда-то сверху грянул бравый военный марш, и Поль сразу же почувствовал себя идиотом.

Багаж задержали. Очередная проверка, наверное. Ищут, ищут, а что ищут и сами не знают.

Чтобы хоть как-то убить время и не мозолить глаза людям из специальной секции, которые медленно бродили по залу, проверяя документы у подозрительных лиц, Поль отошел к большим щитам с информационными листками Главного полицейского комиссариата.

На сегодняшний день в опасных преступниках значились трое: Петр Савар, исследования аппарата Гольджи, Акка Иноуэ, дифференциальные уравнения и Николай Пратолини, компактные галактики Цвикки.

Поль не поверил своим глазам. Малыш Николенька - государственный преступник. Оказывается, все пять лет, прошедшие со дня принятия Чрезвычайного закона о запрете ряда теоретических исследований и разработок, он продолжал заниматься этими проклятыми галактиками в подполье. Николенька - городской партизан! Смешно. Впрочем, не очень. Скорее оскорбительно. Полю было неприятно, что слабенький Николенька оказался способным бороться за свои убеждения, пусть даже так неумело и неумно, а он, так всегда гордившийся своей независимостью, с готовностью забросил работу, едва кому-то там пришло в голову прикрыть ее.

Человек должен работать, так я всегда считал, в работе единственный смысл, единственное обоснование человеческого существования. Долг, потребность, счастье... Потребность. Да, пожалуй, потребность... Не связанная со службой, с получением денежного содержания, с принуждением... Красивые идейки, которые, впрочем, никому, в том числе и мне самому, не приходит в голову принимать всерьез.

Подожди, подожди, перебил себя Поль. К чему это самобичевание. Все было не так. Работу я, в сущности, забросил, когда запрета еще в помине не было. Никогда я не принимал всерьез всю эту болтовню о всемогуществе науки. Ах, научное мышление, ах, научные проблемы, ах, научные истины всегда это отдавало для меня шарлатанством, цирковым номером с пожиранием огня.

Уж не оправдываюсь ли я? С какой стати. Мне не в чем себя упрекнуть.