Я полуприкрыла глаза, вдыхая запах дорогих чайных листьев и подгоревших яиц. Подумала о Филипе Перейре-Конрой, о геометрии ленты Мёбиуса, выражении неевклидового… евклидового…
знания, вот, но без толку.
Не для этого.
Я открыла глаза и спросила:
– Где Филипа?
Филипа, спящая в кровати.
На ней светло-зеленая пижама, шелковая, без узора и видимых швов.
Лежит на боку, волосы немного растрепаны, одеяло почти скрывает ее.
Я спрашиваю: до погружения в «Совершенство» она что-нибудь оставила, записку, письмо, хоть что-то?
Нет, ответил он. Ничего.
Я спрашиваю: а мамин браслет при ней? Серебряный, без изысков – лента Мёбиуса?
Нет, здесь его нет.
Вы знаете, где он?
Нет. Когда она… после процедур он, похоже, перестал ее интересовать.
Спящая Филипа.
Я думаю, а не разбудить ли ее.
Что она скажет?
Ничего, думаю я, что имело бы значение.
Помогите мне, сказала я.
Не могу…
Помогите.
Не смогу…
Помогите мне. Чтоб вас, тупица вы этакий, ходячее недоразумение, где тот, кто выследил воровку на Ближнем Востоке, где mugurski71, где Гоген, где разведчик, охранитель, манипулятор, инстинкт убийцы, где ваша жажда мести?
Байрон победила меня, сказал он. Она выиграла.
Она пырнула меня ножом и бросила истекать кровью на полу в Венеции, ответила я. Она вставила мне электроды в башку и попыталась превратить меня в свое орудие. Она использовала меня, сделала своей куклой, но она, зараза, меня не одолела, так что возьмите-ка себя в руки, слюнтяй!
Он поглядел на меня сквозь переплетенные пальцы рук и спросил: сколько раз мы говорили на эту тему?
Сто раз, идиот, бросила я, и вы все позабыли, но каждый раз я оказывалась права, и каждый раз вы в итоге со мной соглашались. Так что прежде чем «Прометея» разорвут на куски, прежде чем Филипа отправится в тюрьму, прежде чем истратят последний цент и ваш последний знакомый исчезнет навсегда, помогите мне .
И я кричала, но не на него.
А он спросил: что вам требуется?
В распоряжении Гогена множество разных инструментов и данных.
Специалист по видеонаблюдению засек Байрон, когда та садилась на поезд в Санта-Лючии спустя три часа после трагедии в гостинице «Маделлена», затем потерял ее где-то в Северной Италии после того, как она не сошла ни на одной из станций по маршруту.
Мы считаем, что она спрыгнула с поезда, пока тот стоял на светофоре, объяснил он. Гоген поднял на ноги всех своих людей и расширил зону поиска: транспортные узлы, аэропорты, вокзалы, паромные переправы. Некая женщина вроде бы мельком видела Байрон где-то в Лугано, да и то со спины, и кто мог что-то с уверенностью сказать при таком масштабном поиске? Кто мог что-то утверждать?
– Возможно, это она, – задумчиво произнес Гоген. – Но мы вряд ли ее вообще когда-нибудь увидим.
Я оставалась рядом с Гогеном, а он продолжал записывать, меняя мобильные телефоны на USB-диктофоны, когда садились аккумуляторы, наблюдая за мной, не спуская с меня глаз, все время начеку.
– Это нормально, – сказала я. – У Байрон через какое-то время тоже началась паранойя.
– Я не… – начал он и умолк.
– Вы боитесь той, кто я, когда меня забываете. Боитесь, что я могу что-то сказать, сделать и исчезнуть, а когда вернусь, вы не вспомните. Диктофоны – это ваше оружие, а что если они остановятся? Если они остановятся, а я ограблю вас до нитки, о чем вы никогда не узнаете. Я бы боялась. Так что это нормально.
Он отвернулся, полуприкрыв глаза, и не сказал ни слова.
Должно настать время, когда Гоген все забудет.
Я стою рядом с ним, пока он записывает все свои впечатления обо мне большими заглавными буквами. Пишет он массивной серебряной перьевой ручкой с черными чернилами. Это что-то мне напоминает – ручку, которой пользовалась Байрон, ведя свои записи в Америке. Не просто ассоциация – у него точная ее копия. Я думаю спросить его об этом, но потом решаю, что не стоит.
Он фотографирует нас, стоящих на кухне, за спиной у нас часы, мы не улыбаемся. Я подавляю искус показать в объектив два поднятых больших пальца или сделать ему рожки на голове, а звезды вертятся, луна исчезает, я возвращаюсь к себе в гостиницу, неся под мышками две большие коробки с бумагами.
Я не сплю.
На полу разложена биография Байрон.
Все, что было у Гогена, начиная с имени.
Шиван Мэддокс. Как странно думать о ней как о человеке. Шиван Мэддокс, родилась в Эдинбурге в семье учительницы начальной школы и установщика оконных рам. Изучала французский и русский языки в Университетском колледже Лондона, три года жила в Германии, днем работая няней при британском посольстве, а по вечерам доводя свой немецкий и русский до уровня носителя языка. Закрутила короткий и совершенно очаровательный роман с атташе, обнаружила некий интерес к миру дипломатии, подала прошение о приеме в Секретную разведывательную службу.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу