Клэр Норт - Пятнадцать жизней Гарри Огаста

© Claire North, 2014

© Перевод. А. Загорский, 2015

© AST Publishers, 2016

Это мое послание тебе.

Мой враг.

Мой друг.

Ты наверняка уже все понял.

Ты проиграл.

Второй катаклизм начался во время моей одиннадцатой жизни, в 1996 году. Я умирал, погружаясь в теплый морфиевый туман. Так же безжалостно, как если бы по моей спине провели кубиком льда, она выдернула меня из этого блаженного состояния.

Ей было семь лет, мне – семьдесят восемь. У нее были прямые светлые волосы, стянутые в длинный конский хвост. Моя шевелюра, точнее, то, что от нее осталось, – седая, как снег. Я был одет в классический больничный халат, изобретенный, по всей видимости, для того, чтобы приучать человека к смирению. Она – в ярко-голубую школьную форму, белые гольфы и фетровую шапочку. Усевшись на край кровати, она, болтая ногами, заглянула мне в глаза. Потом посмотрела на кардиомонитор. Увидев, что я отключил сигнал тревоги, пощупала мой пульс и сказала:

– Я вас чуть не потеряла, доктор Огаст.

Она произнесла эти слова на берлинском диалекте немецкого, однако при желании могла бы обратиться ко мне на любом языке мира, как на родном. Затем принялась чесать левое колено, там, где стягивала мокрая резинка – на улице шел дождь. Не отрываясь от этого занятия, она заявила:

– Мне нужно отправить сообщение в прошлое. Вы скоро умрете. Я прошу вас ретранслировать это сообщение членам клуба, живущим в те времена, когда вы сами были ребенком, – по той же схеме, по какой оно было передано мне. – Я попытался заговорить, но не смог произнести ни звука. – Миру приходит конец, – продолжала она. – Это послание было доставлено мне через жизни многих поколений таких, как мы. Мир гибнет, и мы не можем этому помешать. Передайте это, а дальше поступайте как знаете.

Я обнаружил, что могу членораздельно говорить только на тайском языке, но и на нем в состоянии был произнести только одно слово – «почему?».

Нет, торопливо добавил я мысленно, не почему мир гибнет – почему это сообщение имеет значение?

Она улыбнулась, поняв мой так и не произнесенный вслух вопрос, наклонилась и прошептала мне на ухо:

– Мир рушится, потому что рано или поздно это должно случиться. Но дело в том, что этот процесс ускоряется.

Это было начало конца.

Начнем с начала.

Клуб, катаклизм, моя одиннадцатая жизнь и мои отнюдь не мирные и не благостные смерти в последующих жизнях – все это не имеет никакого значения, если не понимаешь, с чего все началось.

Меня зовут Гарри Огаст.

Мой отец – Рори Эдмонд Халн, мать – Элизабет Ледмилл, но я узнал об этом лишь уже в моей третьей жизни.

Не знаю, правильно ли будет сказать, что мой отец изнасиловал мою мать. Если бы это дело рассматривал суд, он столкнулся бы с серьезными затруднениями, решая вопрос о том, имел ли в данном случае место состав преступления. Любой более или менее умный человек мог бы склонить присяжных как в ту, так и другую сторону. Мне стало известно, что моя мать не кричала, не сопротивлялась и даже не сказала моему отцу «нет», когда он набросился на нее в кухне в ту ночь, когда я был зачат. Последующие двадцать пять минут, на протяжении которых он выплескивал наружу свой гнев и ревность, стали его местью неверной жене, которую он осуществил за счет ни в чем не повинной девушки, прислуживавшей на кухне. Если смотреть на случившееся формально, моя мать не подвергалась насилию. Однако если учесть, что она, будучи двадцатилетней девушкой, работала в доме моего отца, а ее будущее целиком и полностью зависело от выплачиваемого ей жалованья, нетрудно понять, что моя мать просто не имела возможности сопротивляться – обстоятельства, в которых все произошло, были подобны приставленному к ее горлу ножу.

К тому времени, когда беременность моей матери стала заметна окружающим, отец вернулся на военную службу во Францию, где и пробыл до конца Первой мировой войны в качестве ничем не выделяющегося майора шотландского гвардейского полка. Умение ничем не выделяться на войне, в которой за один день нередко гибли целые дивизии, было весьма завидным качеством. Так или иначе, выгонять мою мать из дома без рекомендации осенью 1918 года пришлось моей бабке по отцовской линии, Констанс Халн. Человек, которому было предначертано судьбой стать моим приемным отцом и который был для меня родителем в куда большей степени, чем тот, кто меня зачал, посадил мою мать в тележку, запряженную пони, и отвез на местный рынок.