Татьяна Мудрая - Меч и его палач

Когда я открыл, пришельцы поклонились мне еще через порог и, хором сказав нечто неразборчивое, протянули мне сверток.

– Хельм, пока не бери и не трогай, – чуть торопливо сказал Сейфулла, – это вообще против обычая. А предлагают они тебе о имени нашего Амира-ан-Нэси стать воином и Исполнителем Справедливости. Одним на весь Сконд.

То бишь снова-здорово палачом. Ну конечно, сам Сейфулла этому и посодействовал.

– Ты мне говорил, что… хм… исполнитель у вас – лицо уважаемое, – ответил я. – И что он числится по военному разряду – тоже намекал вроде. Только зачем так сразу: я не гожусь ни на что иное?

– Давай объясню. Если ты запишешься во врачи, тебе придется стать учеником – у меня, может быть: уж я твои возможности знаю лучше всех других. Но всё равно лет на пять. И лечить женщин не сможешь, а принимать роды – разве что у своей супруги, как я. Наши женщины стеснительны и деликатны – при чужих мужчинах не раздеваются, пока совсем беда на придет. А Исполнитель нам надобен немедля. И когда тебя приведут к военной присяге, это сразу же даст тебе свободу во всем, что ты захочешь делать, и ответственность только перед самим Амиром Амиров и его Судом Семерых.

– Что, поднакопили для меня работенку? – угрюмо ответил я.

– Не то чтобы очень. Я ж говорю – такое не роняет ни человека, ни его меч. Ни воина, ни даже такого, как меня, путника по дорогам земли. Только… объяснить тебе, почему именно в Сконде не засуживают до смерти? Потому что считается – к половине злых дел понуждает человека его жена, хотя бы и невольно. А сама она если и платится, то лишь за супружескую неверность: такова ее природа и ее положение в мире. Мы говорим, что любое преступление искажает картину бытия, но женщина способна порушить саму его ось.

– Почти такое я слышал во Вробурге, – ответил я. – Кроме окончания фразы.

– Вот видишь! Несправедливо наказывать одного вместо обоих. Но ведь, с другой стороны, жена в жизни своей несет на себе куда бо́льшую тяжесть, чем муж. Оттого нам и нужны будут от тебя в равной степени справедливость и милосердие к тем, кто захочет к тебе прибегнуть. И по временам – умение отговорить их. Об искусстве я уж не говорю… Ибо если не ты – то кто же?

– Сейфулла, а ты с охотой возьмешь меня себе в помощники?

– Возьму. Только ведь тебе слишком трудно будет искать корни болезней в расчислении земных порядков и красоте звездного неба. Это не твое.

– Справлюсь.

Он кивнул.

– Да, но есть еще одно, – Туфейлиус внезапно как бы вспомнил нечто. – Арман.

– Ну? Говори!

– Он остался в таком восхищении от искусства наших орденских воинов, что почти готов отвергнуть свое франзонское рыцарство и снова пойти в ученики. Но ведь наш Шпинель – еще и твой оруженосец.

– Дальше, что ты стал?

– Ты не должен будешь никому подчиняться, ну, помимо нашего владыки. Твое звание в армии очень высоко. Твой титул – амир Абу-л-Хайр, Владетель и Отец Добра.

– Хм-м.

Сказать на это мне было нечего.

– И Арман, как твой человек, может быть допущен к самым вершинам и главным тайнам боевых искусств.

– То есть, я должен пожертвовать собой ради этого моего юнца?

– Если получить довольствие, равное доходу градоначальника, дом в лучшем месте Скон-Дархана и в придачу почти полную независимость от гражданских властей – это жертва… – он пожал плечами.

– А что я должен Грегориусу? – спросил я саркастически.

– О нем и даже о его приемыше, Орте, уже вовсю заботятся его собратья, – усмехнулся Туфейлиус. – При нынешнем Владыке Трех Религий они стали как никогда влиятельны.

– Тогда – что же, давай я перейду реку… То есть порог. У западных людей считается, что разговаривать через преграду, да еще так долго, – опасное дело.

– А у нас – у насс тобой – тот, кто решается, должен преодолеть знак беды.

Тогда я шагнул высоко вперед. И торжественно принял из рук старого бойца широкий скимитар.

Ходу назад уже по сути не было. Назавтра пришли совсем другие люди и принесли наряд, скроенный по здешней моде и с преобладанием цветов знамени главного амира: зеленого и аметистового. Под руководством Туфейлиуса и с почти благоговейной помощью Шпинеля меня облачили во всё скондское и торжественно провели по улицам вплоть до самой главной площади – не дворцовой, но окруженной низкими цветниками и фонтанами. Здесь уже выстроились отряды амирских гвардейцев – те же боевые монахи-марабу, но одетые куда как наряднее. Здоровенную книгу, на которой мне предстояло клясться, выложили в раскрытом виде на особую узорную подставку. Ну да, конечно, это был Великий Завет моих любимых нохри.