Макс Фрай - Зеленый. Том 3 [litres]

Потом он, конечно, вспомнил, что это имя – не чьё-нибудь, а его. И целую кучу других имён, псевдонимов и прозвищ; вспоминать их было, чего уж, приятно и одновременно очень смешно. В голос хохотал, вспоминая: я был Кирдык! Армагеддон! Виракоча! Фея Драже! Иоганн-Георг! И ощущал – по контрасту с привычным оцепенением это показалось почти удовольствием – температурный горячечный жар во всём теле, сухость во рту и боль от неудобной позы в спине.

Когда-то он по совету Стефана сжёг все свои имена и прозвища, чтобы покончить с человеческой слабостью и старой, уже ненужной судьбой. Собственно, правильно сделал, отлично тогда зашло. Но слабость может стать силой – не метафорически, а на практике, если довести себя до цугундера, дойти до последней черты. Просто всё относительно, и по сравнению с призраком, стремительно угасающим в неосуществившейся вероятности, даже обычный человек довольно силён. А он не был обычным – вообще никогда, даже в предельной слабости; собственно, в худшие дни своей жизни круче всего выступал. Одной только силой отчаяния, помноженной на вздорный характер, когда-то открывал Проходы в неведомое, хотя сам не знал, что делает; ладно, потом-то узнал.

Короче, это Стефан отлично придумал – имя ему сказать. Имя связало его с реальностью, где его когда-то так называли – настоящей, осуществившейся, неиссякаемым источником сил.

С именами он стремительно пошёл на поправку. Уже через час выпил кофе, как в прежние времена, а потом громогласно потребовал хлеба и хлеба, и хлеба. Зрелища пока могли подождать.

Бубен Стефана он теперь слышал часто, и не где-то вдали, а рядом, так ясно, что иногда невольно оглядывался по сторонам в надежде увидеть самого Стефана на ветке ближайшего дерева, или в соседнем окне. Но Стефана не было, только звук его бубна, воскрешающий, целительный ритм, от которого он снова становился неуязвимым, лёгким, как ветер, пылающим тайным тёмным огнём, по ощущениям – вечно летящей к небу волной.

Он уже забыл, каково это – быть настоящим, живым, полным сил собой, и теперь наслаждался каждым шагом и вдохом. А что иногда просыпался совершенно разбитым, по-человечески полным глухой беспричинной тоски, так по сравнению с призрачным существованием это совсем не горе, полная ерунда. Тем более, что скверное настроение гарантированно проходит от кофе, если пить его в саду, вместе с городом. Причём не после третьей кружки, как прежде, а сразу, буквально с первого же глотка.

– Вот видишь! – торжествовал город. – Я же говорил, что твоя сила вернётся! А ты мне не верил!

И он, улыбаясь даже не до ушей, а до каких-то неизвестных науке далёких созвездий, с неизменным удовольствием соглашался:

– Не верил. Потому что мрачный дурак.

Последний год его жизни в несбывшейся вероятности вышел такой же отличный, как самые первые. Даже, наверное, круче – просто по контрасту с долгим бессилием. Но и сам по себе шикарный был год. И для него, и для города, и, что самое удивительное, для большинства горожан. Вот это оказалось сюрпризом. Такого поворота он совершенно не ожидал.

Когда весной начался мировой карантин, истерика в прессе, ежедневные ужасы в новостях, на жителей города это практически не подействовало, не поселился в них страх. То есть, вполне возможно, кто-то испугался и заперся дома, поимённо он всё население не проверял. Факт, что атмосфера в городе не испортилась, а народу на улицах стало даже больше обычного, благо ранняя, тёплая, солнечная была в двадцатом году весна.

Горожане пили кофе на лавках, просекко на крышах, пиво на речных берегах, обнимались, легко заводили знакомства, всюду таскали с собой снова вошедшие в моду громоздкие магнитофоны, несанкционированно танцевали на набережных и площадях. В подворотнях появлялись разноцветные надписи: «Пир во время весны», «Радость всегда права», «Мы не бессмертны, и это повод выпить прямо сейчас», «Наступает вечное лето», «Жизнь продолжается, потом догоняет и продолжается ещё раз» – да много, всего не запомнишь, хоть телефон ради них покупай. Город божился и клялся, что люди писали сами, по собственной воле, он их, честно, не подговаривал, на ухо не диктовал.

Он поначалу себе не верил. Как это, что это? – не понимал. Почему все внезапно такие прекрасные? Это, что ли, я их так отлично заколдовал? Да ну, быть такого не может. Я здесь один, а в настоящей реальности кроме меня был, на минуточку, Нёхиси. И Стефан с командой, и Тони, и вся эта прекрасная стрёмная публика, которая выпивает в нашем кафе по ночам, и Старшая Бездна почти полгода у нас прогостила, и весёлые толпы народа с изнанки ежедневно мотались туда-сюда. Но широким народным массам все эти наши фейские козни до лампочки, не действует на них ни черта.