Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

— Ну что, чай, утихомиились? Не станете более на странников с оружием втроем на одного набрасываться?

Так получается, будто выговаривает. Не со злобой радостной, а вроде как по-отечески, как дитятям неразумным.

Умом пораскинуть, дитяти и есть. Это ж надо такое учудить во хмелю.

— Чего уж там, — Илья бормочет. — Сымай свое заклятье чародейское. Не скоро забудется, урок твой.

— Сымай, сымай, — Алешка с Добрыней бубнят. Им тоже невмоготу.

— Ну, глядите. Коли чего не так, вдругорядь строже буду.

И вдруг — опять воля вольная. Небо чистое, трава зеленая, воздух сладостный. Вздохнули богатыри полной грудью, глянули друг на друга — стыдобища. Грязнее грязного, в трухе какой-то, овинники , да и только.

А соглядатай стоит себе спокойненько, в одной руке клюка, в другой шапка, рот до ушей.

— Не признал, чай? — Илью спрашивает.

Тот глянул, и глазам своим не верит.

— Неужто Иванище?..

— А ты думал?..

— Не я, хмель заместо меня думал, — буркнул Илья, поднимая булаву. — Чем это ты нас таким?

— Ею вот, — махнул шапкой своей Иванище.

Коли б кто другой когда рассказал — в жизнь бы не поверили. А тут чего ж, против очевидного не попрешь.

— Хоть бы вытряс поначалу, — беззлобно молвил Добрыня. — Прежде чем добрых людей позорить. Соломы припас, корове на две зимы хватит.

— Добрых?.. Уж не тех ли самых, что надо мной безобразие учинить думали?

— Над таким учинишь… — Добрыня только рукой махнул. — Пока одни думали, другой…

Да как захохочет, руки в боки. За ним — остальные. До тех пор хохотали, пока в груди не заболело.

— Ну, раз такое дело, пойдем, замиримся, — кивнул Илья на заставу.

— Некогда мне, — насупился Иванище. — В Киев поспешаю, на выручку. Осадил Киев хан Калин с войском несметным, никак там без меня не можно. Да и вам бы там быть не мешало.

Переглянулись богатыри.

— Ты это когда о Калине с войском несметным прослышал? — осторожно спросил Илья.

— Так это… надысь… Как заслышал, короткой дорогой и поспешил. Заплутал малость, это было, свернул пару раз не туда…

— Пошли, пошли, — добродушно обнял его за плечи Илья. — Никуда твой Киев от тебя не денется… И Киев, и хан твой… — Покачал головой и повторил вслед за Иванищем. — Заплутал малость…

Хоть и было их: на заставе трое да Иванище, а от молвы никуда не спрячешься. Узнал народ о случившемся, и пошла гулять песня задорная, смешливая. Не как на самом деле приключилось, ан и не совсем в сторону. Ну а уж если и в сторону, то не как Иванище заплутавший…

Только редко так случается, чтобы посмеялись, да забыли. Хоть и нет пока рати, а вести недобрые время от времени до заставы доходят.

Был у богатырей еще один побратим, Мишка Потык, тот самый, что на подмогу спешил, ан толком не успел. Потрепал слегка степняков уходящих, они его потрепали, тем и ограничилось.

Этот самый Мишка норова был больно упертого. Как в голову втемяшится, так и делает, никогда совета доброго не послушает. Что товарищ верный, что коли помимо головы дурной — золото-человек, то не отнять; но уж коли решил чего, садись в сторонке да поглядывай, куда его кривая вывезет. Ровно отрок, хоть и мало кому удалью да силушкой уступит.

О ту пору, — это еще у князя дружно жили, — не случилось в городе Добрыни, а дань собирать надобно. Илья в одну сторону отправился, Алешка — в другую, Мишка, — деваться некуда, раз под рукой оказался, — в третью. Ну вот чего там особого? Приехал, забрал готовое, в Киев отвез — и гуляй себе, дело привычное. У Ильи с Алешкой так и случилось, а Мишка…

Что он там по дороге себе навыискивал, про то отдельно рассказывать, и не один день. Иной в ливень сухим вернется, а этот в вёдро ни одной лужи не пропустит. Как только за чем едет не позабыл… И вот так случилось, что подъелся до крошки, а за целый день так ничего и не устрелил. Ну, кто Мишку на пиру видел, тот сразу поймет, каково это для молодца — ему день, что другому неделя. Решил заночевать у какой-то речки, костер развел, в воде пошарил — ни тебе раков, ни рыбы не словил, так лег.

«Лежу это я, — рассказывал, — ан не спится. Только глаза закрою, как вижу стол богатый, от яств ломящийся. Открою, все одно не легче. Воды столько выпил, раздулся, что твоя бочка, думал, поможет. Не помогло, только маеты добавилось. И тут слышу, вроде как плеск с воды доносится. Прислушался — так и есть, только темно больно, не видать, чего там. Хорошо, месяц показался, развиднелось немного. Гляжу — лебедь-птица плывет, крыльями по воде плещет. Схватил лук, натянул, а стрельнуть не могу. Будто кто веревкой опутал. А эта плещется себе, и плещется, и даже вроде как дразнится.