Сергей Тимофеев - Из того ли то из города...

Поднял повыше факел. Увидел Илью, лежащего на лавке. Стол, какого никогда прежде не было, чурбан возле стола, бочку в углу. На столе — кувшин, миса с чем-то. Набрал князь в грудь воздуху, а что сказать — не знает.

Илья — сколько времени прошло — князя сразу узнал. Сел не торопясь, покряхтывая, сжал доски ладонями.

— Зачем пожаловал, княже?

Просто так спросил, без злобы, без любопытства.

Не стал князь ни прощенья просить, ни иное что примирительное молвить. Душно ему здесь, камнем давит, что снаружи, что внутри.

— Беда у нас, Илья, — ответил. — Прознал Калин хан, — нет всей дружины в Киеве, разошлись богатыри по заставам, да и надвинулся к Киеву. Собрал всю Степь — и надвинулся, хоть и клялся в вечном мире. Не было прежде стольких врагов под стенами, не устоять городу без подмоги. А та далече, видать, не успеть ей.

— Так ты что же, меня на помощь звать пришел? Где же твои хваленые жалованники, али они только за столом пиршественным степняков языками гоняют?

Сдержался князь.

— Нет их больше. Поднесли чару гостям непрошеным, ан и сами ее испили… Каково же слово твое будет?

Молчит Илья, ничего не отвечает. Князю тоже сказать нечего. Положил ключ от темницы на стол, воткнул факел в стену, вышел из поруба. Не оглянулся, не видел, как в дверь, что запирать не стал, сгусток мрака скользнул. Мстислава. Не осталась в палатах, за отцом шла, у двери слушала. Негоже так поступать, да разве кто осудит?

Отстояли Киев. Прогнали ворога обратно в Степь; надолго ли? — кто знает. А вот земля, что под городскими стенами, ей и дождя не надобно. Пропиталась кровью так, что родники — и те красным наружу пробивались. По осени, как листва цвет менять начала, вздрогнули люди — стояли дерева багряны, будто те, кто головы свои в сече страшной сложили, вернулись ненадолго, взглянуть, неужто и вправду отстояли? Не верится им.

О чем Мстислава с Ильей в порубе речь вели, про то сами ведают, а только к утру вышел богатырь из темницы своей. Не заходя во дворец княжеский, на конюшню отправился. Всего и пройти-то с полста шагов, ан пока шел, город весть радостная облетела: жив Илья Иванович, не затаил обиды, готов постоять за Киев-град. Того не знали, не за Киев-град, не за князя и даже не за дочь его — за Васятку, за деревеньки, что, оставь без помощи, в дым черный обратятся, в пепелища, — их ради оставил Илья подземелье.

Не узнать богатыря. С тела спал, лицо потемнело, а волосы, наоборот, снегом замело. Силушка прежняя, осталась ли? Больно тяжело идет, ноги подволакивает.

Ну, кое-какая осталась. Зашел в конюшню, увидал бочку сорокаведерную возле двери, с водою, сбросил с себя одежду, поднял, и всю на себя опрокинул. Отфыркался, ухватил сена, сколько смог, обтерся, снова оделся, к коню своему подошел. Обнял ласково за шею, гладит, шепчет что-то, а тот глазом косит, будто вчера только и расстались. Только Илья к оружию-доспехам своим сунулся, — они в стойле лежали, — за ухо зубами хватанул. Не так, чтоб напрочь отхватить, а ласково — еще погладь да поговори. Куда тут денешься? Уважил.

Глянул — а тут и порты чистые, и рубаха, лежат — его дожидаются. Будто знал кто, что он пожалует. Скинул старое, одел новое — сердце едва наружу не выпорхнуло; так себя ощутил, словно оказался под небом синим, над речкою быстрою, привольем луговым, лесом дремучим… Вливается внутрь сила земли родной, изгоняет прочь хворость темничную. Говорила Мстислава, не видел никто, как все в стойле оказалось. Не было, не было — а потом вдруг взялось. И что удивительно, в руки никому не давалось. Один смотрит — не видит ничего, другой видит, ан подойти не может: идет-идет, и все на месте стоит. Два шага шагнуть, ан не дойти. Третий и видит, и доходит, нагнуться же — ровно столб кто к спине привязал. Четвертый умнее всех оказался, граблями выгрести решил. Так ему этими самыми граблями так по лбу досталось, едва конюшню не спалил — искры из глаз с кулак летели…

Вооружился Илья, на стену отправился, глянуть, что да как. Народу вокруг конюшни собралось — как только друг дружку не передавили. В другое время гридни разогнали бы, а сейчас не посмели. Криком приветствовали радостным, будто уж нет врага под стенами, будто при одном имени богатыря пятками засверкал.

Не засверкал. Освирепел. Прослышали степняки, что не сгинул неприятель их главный, на стены ровно муравьи полезли. Стрелами осыпали, будто дождем, аж небо потемнело. Подволокли тараны к воротам, долбить принялись — чего там стены городские, земля до самого своего края сотрясается. И так воют, что волки на луну.