Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

Обри постояла бы еще, но ощущение, что кто-то наблюдает из темноты, погнало внутрь. Звякнул колокольчик. Элисон подскочила, уставилась на вход испуганными глазами, будто ее застукали за каким-то непотребством.

— Привет. — Обри улыбнулась.

Элисон мгновенно расслабилась и радостно подбежала к ней.

— Ух ты, пришла? Я и не думала, что правда вернешься. Тем более сегодня! Ну, то есть здорово, просто удивилась!

Обри пожала плечами.

— Было весело.

— О, это точно! Как вспомню лицо той тетки. Завтра наверняка влетит от хозяйки, может, даже уволят. Но, черт, оно того стоило!

— Может, — Обри склонила голову набок, — тогда сбежишь сегодня немного раньше, раз уж все равно влетит? Погуляем или посидим где-нибудь?

— А давай!

— Кстати, я Обри.

— Ну пошли, Обри. — Она солнечно улыбнулась. — Сейчас только ключи возьму и на сигналку поставлю.

Как хорошо, что камеры были сломаны, нигде не останется записи, как они уходят вместе.

В желтом свете фонарей каштановая коса Элисон вспыхивала рыжими искрами. Наверное, было бы странно попросить распустить волосы… Очень хотелось, но Обри сдержалась.

Да, именно так все и происходило раньше. Болтовня, смех, срезать через подворотню, я знаю тут лазейку, коридор глухого бетона. Тишина, голодные помоечные коты, темнота и папа.

В этот раз было все, кроме последнего. Придется самой. Вдали помигивала лампа над закрытой на навесной замок дверью, но ее света не хватало, чтобы Элисон могла разглядеть нож в руках Обри. Он не так хорошо лежал в ладони, но это и не важно. Лишь бы резал. Хоть как-нибудь.

— А тут точно есть сквозной проход? — настороженно спросила Элисон.

Обри промолчала. Сердце заходилось в груди, оглушало шумом крови в ушах. Раньше было проще — не было сомнений. Вместо совести и страха — папино одобрение, папина любовь, папина правда. Единственно верная.

А сейчас Обри не находила причин воткнуть нож в Элисон. Находила этого не делать — хотелось слышать голос, видеть безбашенную улыбку, неподдельную радость при встрече с ней, с Обри. И предать это было почти больно.

Чушь! Выстиранные мысли! Это не она, не она, не она! Стерильная Обри с тупым именем, сокращенным от «Образец». Не-личность!

— Распусти волосы, — хрипло велела она.

— Что? — Элисон перестала вглядываться в темноту подворотни и обернулась.

И будто не узнала.

— Я хочу, чтобы ты распустила волосы.

Обри точно знала, в какой момент Элисон заметила нож. Этот миг было не спутать ни с чем: короткий вдох, расширенные глаза. Человек еще не понимает, что видит, но тело реагирует само. Кто-то отпрыгивает, кто-то — редко — нападает. Элисон застыла на месте, глядя не на оружие — в лицо Обри. Словно специально делала все сложнее.

— За что? Что я тебе…

— Замолчи!

Еще и слушать было совсем невыносимо. Почему молчит Куратор? Почему не запрещает, не скрывает заботу за издевкой…

«Потому что ты его выбросила. Выдрала из себя и раздавила каблуком».

Но почему ощущение, что кто-то наблюдает, так никуда и не делось? Ведь его больше нет! И не будет!

По крайней мере, Элисон послушалась. Наконец-то Обри могла приказывать — сама, за себя, и ее слушались. Свобода. Власть. Так она должна чувствовать? Наверное, этого мало. Мало страха, неверия, обиды, словно у несправедливо обиженного ребенка — только почему «словно»? Разве Элисон заслужила такое?

«Почему она даже не сопротивляется?!»

Внезапная злость помогла стряхнуть оцепенение, и Обри резко шагнула ближе, прижимая Элисон к грязной стене. Лезвие ножа матово блеснуло у щеки. Еще немного. Чуть-чуть.

«Инициация».

Не ее слово, не Куратора, иное. Когда-то… по бледной коже потекла струйка крови. Элисон дернулась, но тут же застыла — нож скользнул ниже, к горлу, хотя Обри не помнила, как это сделала. Словно оружие жило само, словно им управляла чужая рука. Чужая? Ее?

«Молодец, вот так, девочка моя».

За голосом впервые появилось лицо. Крупные черты лица, широкие скулы, квадратный подбородок. Аккуратная черная бородка и тяжелые складки век. Следом пришел запах: крепкий гватемальский кофе, одеколон.

Еще шаг. Оставался только один, последний. Короткий росчерк, и Обри станет…

«Убийцей».

В этом была ее свобода? Она сама? Но… дом. Одобрение. Своя жизнь ценой чужой.

«А потом еще, и еще, и еще».

Но ведь если, убив, она станет прежней — той, кого это не мучило, кто не замирал, не решаясь ударить, при виде страха в чужих глазах, — это ведь будет неважно? Ударить раз, другой — и все изменится. Она чувствовала в груди этот темный узел, который нужно было разрубить, но ударить не могла. Не потому, что убить Элисон означало убить и себя — это Обри сделала и так, велев извлечь чип. Просто, черт побери, потому что Элисон не заслуживала, и от этого осознания хотелось выть. Что за беспомощная дура!.. И все же в том магазине она ощущала себя живой. И во время этой… прогулки.