Дмитрий Орёл - Мю Цефея. Игры и Имена

«Мои это мысли? Вложенные Компанией? Ха! Словно их заботят жизни. Нет, если я…»

За спиной раздался шорох подошвы по асфальту, не дав додумать. Обри рывком повернула голову — и замерла. В проулке стоял тот же человек, с которым она столкнулась на входе в лабораторию. Он накинул поверх рубашки серое пальто, но рост, маска, запах… запах. Кофе и одеколон.

Элисон дернулась под рукой — вероятно, подумала, что пришла помощь, но Обри, толкнула ее обратно к стене так, что девушка задохнулась, сползла на землю и завалилась набок. Это ничего. Сотрясение пройдет. Смерть — нет.

Мужчина поднял руку к маске, и время замедлило бег. Линия волос. Темные глаза. Крылья тонкого носа. Аккуратно причесанная борода, от которой бывало щекотно шее. Морщинистый лоб.

«Господи, как он постарел».

И тут же:

«Господи, как он красив».

Маска упала на асфальт.

Та, кто была в этом теле до Обри, побежала бы, повисла на шее, наполняя легкие, всю себя этим запахом. Ткнулась бы носом в рубашку, стиснула бы пальцы на плотном фетре пальто. Зажмурилась, когда его руки сомкнулись бы за ее спиной.

Но сейчас Обри стояла на месте, не чувствуя сил даже на один-единственный шаг.

— Папа…

Слабый призыв, на который он откликнулся. Устремился к ней сам и сжал плечи. Он долго смотрел на Обри. Почему-то не на лицо, не в глаза, а куда-то выше. Его пальцы медленно поползли по плечам, вдоль шеи вверх, за ушами и остановились, стиснув ее голову. Прошлись через макушку к темечку и до затылка.

— Девочка моя, так это правда? — Отец ощупывал каждый миллиметр, будто тщетно что-то искал. — Что же они с тобой сделали?..

Обри захотелось плакать, столько невыразимой потери звучало в его голосе. Только ли волосы он имел в виду? Будет ли он любить ее такой? Такой… Слабой. Она не смогла даже…

— Кончай ее, и пойдем, — эхом ее мыслей отчеканил отец и резко выпустил Обри из объятий.

Сразу стало холодно. Обри присела возле Элисон, в неловкой позе лежащей на земле. Та дышала, и, кажется, едва заметно трепетнули ресницы. Обри покрепче перехватила нож. Сверху упало нетерпеливое:

— Ну же, Генриетта.

Генриетта… Папа вернул ей имя. Настоящее, красивое, а не просто грубый порядковый номер с таблички. Генриетта. Такие имена дают, когда любят.

В сердце остро кольнуло — забрать его, вернуть себе росчерком лезвия по коже. Но внутри не зародилось ни предвкушения, ни радости. Ничего.

«Обри» не хотела этого делать.

Не потому, что так велела Компания. Не потому, что Куратор запретил. Даже не из-за страха, что ее снова промоют и теперь уже точно отправят в уборщики. Просто это казалось отвратительным и жестоким — ей лично.

— Замри.

Шепнула она на грани слуха, на «прости» уже не хватало времени. Обри вскочила на ноги, резко развернулась к отцу и невинно пожала плечами:

— Кажется, я стукнула ее слишком сильно, прости, папочка.

Умильная и нахальная улыбка, за которую он всегда все прощал. Сможет ли он простить, что Генриетты больше нет?

***

Их маленькая квартирка… Две койки, на одной из которых — расправленная красная пижама, холодильник под потолок, доска стола, откидывающаяся прямо из стены. Еще половина крохотной комнаты отведена под мастерскую. Генриетта любила запах работающего паяльника и желтый теплый свет, озаряющий папину спину. А Одри вдохнула только сырой воздух, пахнущий плесенью. Дом.

Отец усадил ее на единственный в квартире стул и положил на рабочий стол нечто напоминающее хромированного паука с поджатыми лапками. Прибор пах свежей смазкой, металлом и болью. Слишком просто было увидеть, как лапы сжимаются вокруг головы, ладонь раскрывается… Обри подавила порыв почесать зудевшее плечо. Этьен в своих поделках явно придерживался одного дизайна.

— Сейчас, подожди. — Перехватив ее взгляд, отец улыбнулся с усталой гордостью.

Так знакомо. Так приятно, если не думать о том, что скрывается за усталостью.

Он открыл створки шкафа, которого раньше дома не было — слишком громоздкий для их крошечной квартирки. Там оказалось…

Обри словно заглянула в зеркало. Только какое-то белое и пластмассовое зеркало, отражающее лишь общие черты. Зато на той Генриетте были волосы. Густые, длинные, красивые… Даже слишком красивые, правильные.

— Да, дорогая моя, — произнес отец, не оборачиваясь. Он любовно погладил темные блестящие пряди. — Это твое спасение. Я ведь знал, что тебя никогда не выпустят — не по-настоящему. Знал и готовился. Искал тех, кто похож — не только снаружи…