Татьяна Коростышевская - Сыскарь чародейского приказа [litres]

Уже в приемной я развернула пакеты. В увесистом оказался еще теплый каравай, ломоть ноздреватого сыра и кус буженины, а в другом – новенький, с иголочки, черный мундир.

Шеф вышел в приемную в шесть, с удивлением посмотрел на мое форменное облачение, затем, с вожделением, на Лялин стол, застеленный скатеркой и заставленный тарелочками с едой. Пока начальство изволило размышлять у себя, мне удалось разжиться еще и чаем.

– Прошу, – пригласила я.

Он не чинился, присел, отхлебнул чаю, вгрызся в горбушку, чуть не мурча от удовольствия. Котяра он у нас, кто же еще.

– Вы догадались уже, кто под видом Ляли в чародейский приказ проник?

– Есть пара идей, – ответил Крестовский. – Способность трансформировать свое тело довольно редка и магическим образом трудноопределима, значит, опираться мы будем на косвенные признаки.

– А она обязательно женщина? Ольга Петровна то есть?

– Не обязательно.

– Так, может, это Петухов? – Моя версия нравилась мне безусловно: во-первых обер-полицмейстер вызывал личную неприязнь, а во-вторых, ну, он мужчина, поэтому никакой солидарности я к нему, в отличие от Ляли, не ощущала. – Прикинулся барышней самописной, проник в приказ…

– И сидел каждый день с десяти до шести? И ревновал Мамаева настолько, чтоб на убийство пойти?

– Да, не получается. Только все равно, мне…

Снизу раздался грохот входной двери, затопали сапожищи. Уборка никогда не являлась моей сильной стороной, но тут я проявила просто чудеса сноровки, свернув скатерть вместе со снедью и запихнув получившийся тюк в архивный шкаф.

Шеф же спокойно воззрился на вошедших и неторопливо допил свой чай до донышка. В приемную ввалились стражники числом пять с чардеем, мне ранее незнакомым. То, что он чардей, я заключила из туманных плетей волшбы, которые свисали с обеих его вытянутых вперед рук.

– Велено доставить статского советника Крестовского в разбойный приказ, – грозно проговорил один из служивых, ибо чардей-сопроводитель в этот момент был настолько сосредоточен, что и рта раскрыть не мог.

– Кто приказал?

– Его высокоблагородие лично.

– Понятно.

Крестовский поставил на стол опустевшую чашку, поднялся пружинно:

– Пока меня не будет, Попович, вы остаетесь за главного, то есть за главную.

Я кивнула:

– И долго ваше высокородие отсутствовать намерено?

– Может, и вообще не судьба вернуться. – В голосе шефа послышались дурашливые нотки. – Идите сюда, горюшко мое, попрощаемся хоть по-человечески.

Он сгреб меня в охапку и прижал к груди.

– На моем столе… – он зачем-то быстро поцеловал меня за ухом, – крестиком отмечено место. Подожди, пока меня увезут, пойди туда, осмотрись. Поняла?

Я кивнула и поцеловала шефов подбородок. А что, можно ведь?

Шеф погладил меня по спине.

– Возьми револьвер. Если что, зови Зорина, он прикроет.

Его высокородие разомкнул руки, как мне показалось, с неохотой, достал из внутреннего кармана какую-то блестяшку, в которой я с удивлением узнала злополучную свою букву «ять», но теперь она не украшала гнумово кольцо, а висела на витой серебряной цепочке:

– В случае опасности просто сдерни его с шеи и спрячься, жди подмоги.

Он осторожно надел на меня оберег, кончиками пальцев погладив по затылку.

– Внутри нашего приказа очень теплые отношения между коллегами, – пояснил Крестовский ошеломленным зрителям и пошел к выходу. А я еще пару минуточек постояла в опустевшем присутствии, держа руку у сердца.

Револьвера я прихватила даже два и ломоть хлеба с бужениной в дорогу. Место, куда направил меня шеф, я знала прекрасно, и меня мало волновало, что жевать на ходу барышне, а особенно приказной чиновнице, неприлично. Значит, Ванечка не успел канцлеру депешу отнести, или успел, но тот еще на нее не среагировал. А если шефа действительно арестуют? Будем вдвоем с Зориным служить?

Путь мой лежал в ту самую заброшенную церковь, у ограды которой мы пару дней назад, а кажется, что пару лет, отдыхали с шефом после встречи с Мамаевым. На улице, особенно в Мясоедском квартале, было уже многолюдно, несмотря на ранний час. Сновали поденщики и торговцы, хозяйки шли на рынок, а самые расторопные уже с рынка, нагруженные корзинами со снедью.

У самой разрушенной церкви я отряхнулась от крошек и, достав из кармана приказной магический монокль, осмотрелась сквозь его стеклышко. Ванины обережные руны были нанесены по всему периметру, в два ряда. Я переступала их с тщательностью, не желая порушить доброе колдовство. Провал церковного входа оказался непреодолим, дверь, забитая пудовыми досками, не поддавалась, я обогнула угол и спустилась по осыпавшимся ступеням к боковому окошку, оно было не заколочено и вполне подходило для проникновения.