Дария Беляева - Где же ты, Орфей?

Я встала и подошла к нему ближе. Сто Одиннадцатый сидел в кресле неподвижно. Кажется, сочетание моего голоса и музыки, слова и мелодия, влились в него и не оставили ему никакого пространства для маневра.

Такие могущественные существа покоряются нашей, человеческой слабости к красоте. Сто Одиннадцатый был моим. Я знала, что весь он неподвижен, не только тело моего Орфея. Музыка все звучала и звучала, и я думала, что Тесей будет играть без устали, пока не свалится без сил. Однажды я такое видела. Он был так вдохновлен, что играл шесть часов подряд, отказываясь сделать хоть крошечный перерыв. А потом просто упал на пол и сказал:

— Больше не могу.

И не мог.

Я отложила тетрадь, теперь мне не нужно было туда смотреть. "Письма к Орфею" были закончены. Я продолжила:

— Мне жаль вас, Сто Одиннадцатый. И в то же время вам, безусловно, стоило бы пожалеть нас. Мы очень разные. Теперь я знаю, чем мы отличаемся на самом деле. В отличии от вас, мы вышли из небытия. Полностью. Мы можем сказать о том, что мы — есть или, по крайней мере, были. И я бы абсолютно точно не хотела бы быть, как ты, не знать ни отчаяния, ни боли, и жить вечно, не способной ни к какому созиданию. Я жалею тебя.

Я подошла к Орфею совсем близко и обняла его. Я чувствовала отростки, исходящие от него, пульсирующие, пещеристые, мои пальцы то и дело попадали в странные, холодные, склизкие выемки.

— Будь это другая история, я непременно научила бы тебя тому, что знаю. И, может быть, это могло бы быть полезно для нас обоих. Но сегодня все так, как есть, а значит — никак иначе.

Хорошая фраза, подумала я, но странная. Быть может я уже никогда не запишу ее. Я достала нож и посмотрела на своего брата.

Это забавно, в фильмах, если злодей много говорит, он может попасть в беду. А я — злодейка? Если так, то я нарушала основополагающие законы композиции. Мне нужно было говорить, и я боялась остановиться. Слова и музыка слились, спаялись, и их было не оторвать друг от друга.

— Не бойся ничего, Орфей, — сказала я. Какая я была врушка! Это же я боялась, и как я боялась — словами не передать. Лезвие ножа блеснуло, вторя особенно высокой ноте, которую взяла виолончель.

Я знала, что все закончится сейчас. Я на самом деле знала. Было страшно, но и облегчение тоже будет — потом. Мне казалось, что время замерло, и я могу тянуть эту секунду бесконечно долго, как розовую жвачку, как нить из юбки, как полосу рельсов на дороге. Я не хотела.

Как же я не хотела.

Во мне не было ни тени влечения к тому, что должно произойти. Была ответственность за Орфея. Была благодарность за все, что он сделал для меня. Он был самым лучшим братом на свете. Он подарил мне этот мир во всей его сложности, все объяснил и рассказал, и когда-то я верила ему, как себе. Однажды Орфей сказал, что и он доверяет мне безоговорочно. Это испугало меня, потому что означало ответственность. Но теперь я знала, как это — нести ее.

Я не была готова. Я просто знала, как это — быть готовой. Я встала на цыпочки, и мне показалось, что это высоко-высоко. Глаза Орфея с радужками чистыми и светлыми, как вода, теперь стали еще страшнее. В них не было ни жизни, ни страха смерти. А что было — этого сказать нельзя, у меня совсем не осталось слов, и я не была уверена, что знала их когда-то.

Я поцеловала Орфея в губы. Нет, не так, я прижалась к нему всем телом и целовала его очень-очень долго, почти как женщина целовала бы мужчину, и это было правильно, пусть и только в тот момент.

Эвридика ищет Орфея. Я нашла тебя, Орфей.

Я занесла нож и вспомнила все, чему учил меня Одиссей. Удар показался мне таким правильным, но сопротивление плоти было сильнее, чем сопротивление ткани.

И все же я сделала это, нож вошел в его шею, и я увидела рубиновую кровь, я вытащила нож, и ее стало очень-очень много. Я смотрела в рану, как смотрят в глаза любимому человеку — со страхом, с надеждой и с принятием. Я сделала для Орфея все, что могла, и рана была похожа на раскрытую, маленькую пасть чудовища. Оно было красным и жадным, оно, казалось, сокращалось. Живое тело приняло мой удар. Меня бросило сначала в жар, потом в холод, и я поняла, что плачу, но это были другие слезы, чем всегда. Тошнота души.

Я так надеялась, что спасла его. В ту секунду я знала, что умру, если это окажется не так. Знание освобождало от страдания.

— Орфей, — прошептала я. — Мой Орфей.

Он вдруг дернулся, и я сразу поняла, что это человеческое движение. Музыка в очередной раз достигла своего крещендо, и когда я посмотрела на свои руки, на них оказалось столько крови. Какая чудесная музыка для такого страшного момента. Тесей играл ее и догадывался, что происходит. В этом была определенного сорта эротичность.