Дарья Беляева: Долбаные города [СИ]

И я сказал:

— Раз.

И я сказал:

— Два.

А потом сказал:

— Три.

Но все равно спросил:

— Готов?

И добавил, не выдержав:

— Угадай, в какой ситуации я говорил то же самое твоей мамке?

Леви поморщился, словно съел что-то кислое, секундная пауза, и я услышал:

— Ты заткнешься, наконец, или нет? Ты разбудил меня в шесть утра ради этой божественной шутки?

— Нет, чтобы посмотреть на твое лицо.

За окном все серое, пыльное, по-утреннему скучное, как слабый кофе без сахара, который сейчас заваривали в тысячах домов. Мир был похож на человека, приходящего в себя после изнурительной болезни: неловкие попытки подняться с кровати, утренние стояки, раскалывающиеся от боли головы, первые сигаретки.

Славное место для того, чтобы родиться, прожить странную, суматошную жизнь и дождаться, пока тебя зароют, как будто ты какой-то клад. Когда я был мелкий и думал еще, что люди имеют какую-никакую ценность, мне казалось, что мертвых зарывают в землю именно поэтому. Как сундуки с золотыми монетками и аляповатыми кубками, украшенными рубинами.

Дальше немножко пожил, и все окончательно понял. Господь Всемогущий создал меня, чтобы я тут немножко поболтал, и на этом, в общем-то, все.

— Хотя бы причешись, если уж ты решил что-то снимать.

— Зачем? Мама сказала, что я самый красивый мальчик во всем Новом Мировом Порядке.

Я замолчал на секунду, но, когда Леви открыл рот, добавил:

— Твоя мама.

— Ты меня достал. Серьезно, ты меня достал, я сейчас пойду домой и еще полчаса посплю. А ты пойдешь к черту со своими видосами.

Леви это такой особый человек, который может говорить о том, что развернется и уйдет, но не уходит все равно. Так мы дружили с самого-самого-самого детства, с золотых времен, когда конфеты еще радовали меня больше, чем порно с ампутантами. Короче, пока я не чокнулся и не повзрослел.

Я повернулся к монитору, на экране которого увидел довольного, как для шести тридцати утра, себя, и недовольного, как всегда, Леви. Мы оба смотрели на свои изображения, это такая важная фишка для поколения, чокнувшегося на нарциссических дополнениях: соцсети, массмедиа, карьерные перспективы и дорогие мобильники.

Леви склонил голову, рассматривая себя, пытаясь, прежде, чем я начну запись, найти выражение лица, которая не выдает в нем невротика. Я сказал:

— Делай что хочешь, Леви, но не выгляди так, словно тебе предлагают отсос, а ты думаешь «только с презервативом, иначе мама меня убьет».

— Надеюсь, толпа тебя линчует, Макси.

— Это же цель моей жизни! И чтобы все были с вилами и факелами, как в старых киношках!

И я такой: Господь Всемогущий, спасибо, все было прекрасно и ничуть не больно.

А Господь такой: Макси, это же растиражированная цитата Воннегута, вот это ты посредственность.

Тут бы я, конечно, обиделся, но дальше факелы, виллы, и окровавленная надпись гейм-овер, как в ретро-играх.

— Ты ведь предупредишь меня, когда начнешь записывать?

— На самом деле — нет. Но давай-ка ты попытаешься расслабиться. Тебя всего-то увидит пара миллионов людей. Большинство из которых тут же возненавидит тебя по неясным причинам и захочет растоптать твою самооценку. Это нормально. Такова жизнь, и таковы ее скромные радости.

— У тебя не выйдет заставить меня волноваться больше обычного.

— Это ни у кого не выйдет. Но я готовлю тебя к реальной жизни, Леви. Однажды мамочка перестанет собирать тебе завтраки в школу, а в магазине отберут рецепт на лекарства, потому что у провизора выдался вот такой вот день.

— Тогда я умру, и проблема исчезнет сама собой.

Леви широко улыбнулся, обнажив белые, самую малость кривоватые зубки. Улыбка у него с детства была обезоруживающая, она приводила в восторг продавщиц в магазинах, стареньких тетушек в парках, неопытных и не утвердившихся в своей ненависти к детям учительниц, пьяных девиц и даже целую одну настоящую, доступную девчонку в детском саду.

— Так, ладно, — сказал я. — Сделаю из тебя звезду. Тебя полюбят по контрасту со мной. Ты — хороший мальчик, а я — очень плохой. Как в порно.

Господь Бог, или то случайное генетическое бинго, делающее нас теми, кто мы есть, подошли к дизайну Леви с ответственностью первокурсника — весь он был исполнен в одной цветовой гамме. Базой был золотистый цвет кожи, будто Леви правда принимал солнечные ванны, а не прятался в тени, опасаясь возмездия от меланомы. Господь сказал: он будет шатен, исключительно приятного цвета, и рассыпьте по его носу темные веснушки, чтобы как крошки от торта, и радужки глаз будут карие, но цветом ближе к пережженной карамели, чтобы старушки приходили в слезный восторг и кормили его сахарной ватой с трясущихся от Паркинсона рук, называя обаяшкой.