Дарья Беляева: Долбаные города [СИ]

— Но если ты не хочешь, все в порядке. Я не буду заставлять тебя.

— У нас умер друг, Макси. Ты правда не понимаешь? Друг. Умер. Калев. Мы не увидим его сегодня в школе.

Слова Леви показались мне какими-то пустыми, я пожал плечами и улыбнулся.

Леви резко развернулся к монитору. Все его движения были такими: чуточку раздраженными, но одновременно и восторженными, словно сама возможность делать что-либо безмерно его увлекала.

— Калев. Да, Калев.

Леви задумался, и я вздохнул — придется монтировать. У Леви была странная манера периодически со свистом вылетать из реальности, вид у него становился такой отрешенный, словно он решал сложные проблемы между ним и мирозданием, на самом же деле в голове не проносилось ни слова. Леви встрепенулся, передернул плечами, словно ему стало зябко.

— Он не был плохим человеком. Не был извращенцем или чокнутым. Он даже менее чокнутый, чем Ириска. Ему нравились те же вещи, что и мне. И теперь от этого какое-то странное ощущение. Когда я захожу в игру или включаю сериал, я думаю о том, что этот человек убил и умер. Это случилось утром. Он опоздал на первый урок, и когда Калев вошел, мы уже сидели за партами. Калев сидел с Эли, еще одним нашим другом. Прямо передо мной и М… Ириской. Но Ириски не было в школе уже две недели, и я очень скучал, и я подался вперед, чтобы сказать Калеву что-то про учительницу биологии. Вернее, не что-то. Я хотел сказать: мне кажется, она болеет, я, пожалуй, отсяду подальше. Но я ничего не сказал, потому что увидел, что Калев достает пистолет. И знаете, как я отреагировал сначала? Я подумал: клевски. Клевски, настоящий пистолет, как в кино. Я думал, он достанет учебник, а Калев достал эту штуку, убивающую людей. И я так удивился. Люди позади зашевелились, я увидел, как Эли вскочил из-за парты. А дальше все кричали, и Калев крутился с этим пистолетом в руках, как бутылка в игре, где, знаете, надо целоваться. Я думал, что совершенно непонятно, в кого же уткнется дуло пистолета. Хотя на самом-то деле у Калева не было причин меня убивать. Мы правда были друзьями. Может быть, не самыми лучшими на свете, но… Может быть, я даже мог его остановить. А может быть никто не мог. Короче, люди рванулись из класса вон, а я залез под парту. Я подумал: такое надежное место, только грязно. Помню, я увидел прямо над своей головой чью-то жеванную жвачку с розоватыми пятнами от помады, и меня чуть не стошнило. Давид, Гершель, Шимон и Ноам сидели позади всех, так что, наверное, Калев знал, что он подстрелит их, когда они попытаются выбраться. Наверное, он даже хотел, чтобы остальные сбежали. Он никого не останавливал. Он не хотел убивать людей просто так, понимаете? В общем, я услышал выстрелы. Сначала один, затем второй, а потом что-то очень странное, вроде просто падение, но как будто человек стал тяжелее, потому что звук вышел гулким. Очень. Я видел только ноги Калева. Его колени так дрожали. А потом я увидел лужу крови, и знаете, о чем я думал? Только бы кровь не добралась до меня. Ведь неизвестно, чем они там заражены. У Шимона была татуировка. Я как раз увидел его руку. Он мог быть спидозным, или вроде того. Мне стало так противно, но будто не от того, от чего должно было быть. И я не думал о Калеве, а это были последние минуты, когда он существовал.

Я хотел сказать: вряд ли у вас получилось бы продуктивно поговорить. Но смолчал. Леви, казалось, становится легче. А это, наверное, было самым важным. Рука Леви метнулась к носу, Леви коснулся его кончика, пытаясь унять нервозность.

— В общем, два выстрела, и рука Шимона с этой татуировкой.

Надо сказать, тот еще был портак. Такой кривомордый тигр, что Шимона должны были посадить за жестокое обращение с животными. Глядишь, и пережил бы тот день.

— Два выстрела, а потом долгое молчание. И я слышал — один из них еще дышит. Наверное, не Шимон. У него рука очень спокойно лежала. Давид, должно быть. Да, он дышал. А Ноам и Гершель молчали, словно, ну, знаете, я хотел сказать, словно учительница спросила, готовил ли кто-нибудь домашнее задание. Но плохо так говорить. Короче, Калев выстрелил — еще раз, и я так дернулся, что едва не впечатал ту мерзкую жвачку себе в волосы. Ну, в общем, Давид больше не дышал. Вот так. Не дышал. После этого выстрела. Не было хрипов, и я даже был ему благодарен. До этого он вдыхал воздух, как… как когда молочный коктейль заканчивается, и остатки тянешь через трубочку. И я подумал: опять пауза, а в фильме непременно были бы реплики. Ма… Ириска показывал мне фильм про стрельбу в школе. Там были реплики. Калев ведь хотел что-то сказать. А потом я услышал, как Ноам плачет. И это было странно, он ведь столько раз меня бил, и вообще он жуткий чувак, этот Ноам. Просто ненормальный. И он плакал. Тогда я понял: все очень серьезно. Я ведь совсем не думал об этом. Ноаму конец, решил я. И тут Калев спросил: этого достаточно? Вопрос был как выстрел, и так же после него последовала пауза. Блин, блин, блин, думал я, а если недостаточно? Я не знал, о чем он, но, когда человек с пушкой так говорит, то сложно не проникнуться. Ну и потом последний выстрел. И я подумал — Ноам, а оказалось — Калев. Я смотрел на его ноги, и колени Калева вдруг перестали трястись. А потом он упал. А потом Ноам и Гершель выбежали из класса, и я услышал крики. Наверняка они и до этого были. Я остался наедине с Шимоном и Давидом, ну и Калевом тоже, трясся от страха, пока меня не вытащила школьная медсестра. Я смотрел в потолок, у меня глаза слезились — лампочки были такие яркие. Я просто не хотел увидеть их трупы. И не увидел. Но мне пришлось переступить через Калева. Наверное, это было самое мерзкое, что я когда-либо испытывал.