Стивен Эриксон - Сады Луны

Вырваться из тени унылого немногословного капитана и из гарнизона в Кане — в этом лейтенант видел предвестие отличных перспектив. Ещё неделю назад ему бы и в голову не пришло, что карьера может сделать такой крутой поворот и он окажется помощником адъюнкта. Несмотря на избранную Параном профессию, отец и сестры наверняка будут поражены, может, даже восхищены таким достижением. Как и многие отпрыски благородных фамилий, он давно уже подумывал об Имперской армии, потому что хотел славы и очень устал от самодовольной, застойной жизни благородных семей. Паран хотел заниматься чем-то более важным, чем согласовывать поставки вина или следить за разведением коней.

Не он первый пошёл в армию и тем самым облегчил остальным путь к офицерским чинам и высоким назначениям. Ему просто не повезло с тем, что его послали в Кан, где гарнизон опытных ветеранов зализывал раны уже почти шесть лет подряд. Здесь мало кто уважал не нюхавшего пороху лейтенанта, и ещё меньше — благородного отпрыска.

Паран думал, что всё изменилось после резни на дороге. Он справился лучше, чем многие из ветеранов, чему немало помогло то, что его лошадь была самых лучших кровей. К тому же, чтобы выказать перед ними холодный и бесстрастный профессионализм, он сам вызвался осмотреть поле.

И ведь хорошо справился, хотя осмотр дался ему… нелегко. Блуждая среди трупов, Паран слышал крик где-то в своей голове. Юноша высматривал детали, странности — необычная поза, необъяснимая улыбка на лице мёртвого солдата — но хуже всего было то, что произошло с лошадьми. Покрытые коркой ноздри и губы — знак ужаса — и раны, ужасные, огромные и смертельные раны. Желчь и испражнения замарали коней, и всё вокруг было покрыто блестящим ковром крови и обрывков плоти. Паран едва не плакал, глядя на этих некогда гордых животных.

Он поёрзал в седле, чувствуя, как ладони становятся влажными там, где касаются резной луки. Весь день Паран держал себя в руках, но теперь его мысли вернулись к ужасной сцене побоища. Словно нечто в его душе, прежде твёрдое и решительное, вдруг запнулось, зашаталось, грозя лишить его равновесия; притворное равнодушие, которое Паран демонстрировал ветеранам в своём отряде, когда они падали на колени у обочины дороги, сотрясаясь от рвотных позывов, теперь обернулось для него своей тёмной стороной. Эхо того, что Паран увидел в герромской управе, обрушилось последним ударом на и так уже избитую, измученную душу, — разрывая в клочья панцирь невозмутимости, который до сих пор позволял сохранять контроль над собой.

Паран с трудом выпрямился. Он сказал адъюнкту, что юность его миновала. Да и другого наговорил — бесстрашно, равнодушно, безо всякой осторожности, которой отец учил его встречать многоликую махину Империи.

И где-то невообразимо далеко в памяти Парана прозвучали давние слова: «Живи тихо». Он отмахнулся от этой мысли тогда, отвергал её и теперь. Но адъюнкт его заметила. Сейчас юноша впервые засомневался, стоит ли этим гордиться. Тот побитый жизнью ветеран, который много лет назад стоял рядом с ним на стене Паяцева замка, теперь презрительно плюнул бы Парану под ноги. Мальчик вырос и стал мужчиной. «Лучше бы ты меня послушался, сынок. А сейчас — только посмотри на себя».

Кобыла вдруг остановилась, её копыта неуверенно застучали по разъезженной дороге. Паран схватился за оружие, с тревогой оглядываясь в наступивших сумерках. Дорога шла среди рисовых полей, ближайшие лачуги крестьян стояли на гряде холмов в сотне шагов от дороги. Но путь ему преградила фигура.

Холодное дыхание лениво прокатилось мимо, так что кобыла задрожала, раздула ноздри и прижала уши.

Силуэт — мужчина, судя по росту, — был в одежде всех оттенков зелёного: из-под плаща с капюшоном выглядывали выцветшая туника и льняные рейтузы, прикрытые снизу зелёными же кожаными сапогами. За тонкий ремень был заткнут длинный нож — излюбленное оружие воинов Семи Городов. На руках мужчины, бледно-серых в вечернем свете, поблёскивали кольца — на каждом пальце по два: под и над костяшками. Он поднял глиняный кувшин.

— Хотите пить, лейтенант? — Голос у мужчины был мягкий и странно мелодичный.

— У вас ко мне дело? — спросил Паран, не отпуская рукояти меча.

Человек улыбнулся и отбросил на спину капюшон. У него были вытянутое лицо, светло-серая кожа и странные раскосые глаза. Выглядел незнакомец лет на тридцать, но волосы были седыми.

— Адъюнкт попросила меня об услуге, — сказал он. — Она с нетерпением ждёт вашего доклада. Я должен вас сопроводить к ней… быстро. — Незнакомец потряс кувшин. — Но сначала — трапеза. У меня в карманах славное угощение — куда лучше, чем могут предложить никчёмные канские крестьяне. Присаживайтесь со мной здесь, на обочине. Можем побеседовать и понаблюдать за их неустанной работой. Моё имя — Шик.