Константин Соловьев - Урод

Любовь? Похоть? Крэйн тихо хмыкнул, отчего из тряпья поднялось новое облако пыли, и едва не чихнул. Нет, совсем не то. Он не испытывал к ней влечения, хотя ее тело под грубым вельтом акробатки было достаточно грациозно и женственно, чтобы возбудить. Но он ловил себя на мысли, что даже не оно приковывает его внимание. Ее лицо, такая же маска, как и его собственное, вот что влекло его. Холодная маска отчужденности, расчерченная яркими узорами презрения, что скрывала она? Что было за лицом этой странной женщины, не похожей ни на одну женщину в целом свете?

Иногда ему казалось, что он понял ее, что характер Лайвен открылся легко, как распускаются завязки хорошего кожаного тулеса. И внутри он видел обычную бедную и одинокую женщину, подорванную бесконечным трудом, затвердевшую под светом тысяч Эно и Уртов. Но стоило ей сказать еще слово, сделать едва уловимый жест — и невидимые завязки выскальзывали у него из пальцев, она снова становилась такой, как была — непонятной, насмешливой, получающей, казалось, удовольствие именно оттого, что так и не дала взглянуть на себя настоящую.

«Любопытство. Я хочу понять эту женщину. Узнать ее. Между нами нет и не может быть близости — даже наши маски не сближают нас, но что-то между нами есть. Что-то…»

Между ними действительно что-то было — какая-то невидимая, но горячо подрагивающая нить, проходящая навылет через все сознание. И она напрягалась всякий раз, когда худая акробатка появлялась перед ним. В пульсации этой нити было даже не предостережение — утверждение. Они не просто люди, едущие в одном калькаде и делящие превратности долгого монотонного пути, они имеют значение друг для друга. В них обоих есть что-то, что важно.

— Ушедшие!.. — шепнул сам себе Крэйн, утыкаясь лицом в лежанку. — Это действительно похоже на сумасшествие.

Больше всего ему сейчас хотелось большой вместительный кувшин тайро.

И — тишину. Чтоб за тонкими стенками нальта не шуршали чужие голоса, не шелестел песок под ногами. Чтоб Садуф перестал наконец сопеть, разминая свои чудовищные руки, а Кейбель прекратил щелкать языком, разглядывая свою очередную тварь.

Он устал. От людей, от мерзостного дребезжания их голосов, от их липких влажных взглядов.

От себя. Где он, Крэйн? Кто он? Что в нем осталось и чего он хочет?

Он не знал. Он чувствовал себя пожухлым чахлым листком, который равнодушный порыв ветра тащит по земле, безжалостно комкая и втирая в серую лежащую пыль.

Он падал — бесшумно, быстро. Но не ощущал бьющих в лицо порывов воздуха, он падал в мертвой пустоте необитаемого мира. В холодной мертвой пустоте.

— Бейр.

Крэйн вздрогнул и обнаружил, что машинально прикрыл глаза. Он лежал, вытянувшись во всю длину нальта, и белесые пылинки танцевали перед его лицом в ярко-желтых пятнах Эно. Лайвен закончила перебирать олм и сидела на корточках напротив него — твердая, окостеневшая, лишь лицо живое.

— Чего?

Она приблизилась. Тонкие скулы казались еще бледнее, чем обычно, но глаза были прежние, знакомые.

— Ты еще хочешь быть шэлом?

Он не удивился. Маска, заменявшая ему лицо, уродливо исказилась. Так он улыбался.

— Что? — спросил он на всякий случай.

— Ты еще чувствуешь в себе силу быть шэлом?

— Ты что, тайлеба объелась?

Лайвен сдула со щеки прилипший длинный волос и обтерла руки от бледно-желтой крупной трухи олма.

— Брось… — Она помолчала, сдувая с длинных пальцев последние песчинки. Они поднялись в воздух вместе с пылью, закружились в свете Эно. — Неужели ты думаешь, что можно молчать всю жизнь? Я же вижу — тебе плохо. Ты думаешь. О себе, да?

— Я всегда думаю. Ничего другого не остается. При чем тут шэл?

— Ты — шэл Алдион, Крэйн.

Она сказала это просто, не напрягаясь. И по ее лицу Крэйн понял, что она знает.

— Я говорил?

— Конечно. Еще в Трисе, когда тебя крючило от тайлеба. Нотару не слышал, я его отсылала к хеггам, знаю только я. Не бойся, Хеннар ничего не знает. Это не тот человек, с которым я стала бы делиться подобными известиями.

— Ну и как это — разговаривать с бывшим шэлом?

— Нормально. Мне просто интересно, хочешь ли ты вернуть себе… что было раньше. После всего, что с тобой было. Как это — чувствовать себя тем, кем ты не являешься?

— Отвратительно, — сказал он. — Такое ощущение, что пытаешься вжиться в чужое тело. Зная, что родное навсегда сгинуло. Ты это хотела узнать?

— Не знаю. Наверное.

— Моего тела больше нет. И меня тоже нет. Осталось только это — уродливая морда Бейра. И все. А где я сам — не знаю даже я.