Виктория Авеярд - Разрушенный трон [litres]

Хватка Джулиана на мне ослабевает, и он отступает назад, растворяясь в добром дяде, которого я знаю, а не в том затравленном человеке, которым он является на самом деле.

– Конечно, у меня есть еще. Записи не твоей матери, но другие сочинения, коллекции – то, что я могу собрать в Королевских архивах. То, что поможет тебе понять свои корни, узнать о себе что-то хорошее или плохое.

При мысли об объемах, которые Джулиан может заставить меня прочесть, мне становится страшно, но я принимаю это спокойно.

– Спасибо, я это ценю.

– Кэл, мало кто готов взглянуть на себя и увидеть, чего он действительно стоит. Действительно мало кто. – Я безуспешно пытаюсь не покраснеть, на моих щеках разгорается жар. Джулиан игнорирует мое смущение – или ему просто все равно. – Из тебя вышел бы хороший король, но великим королем ты никогда бы не стал. Ты никогда бы не стал таким человеком, каким являешься сейчас. Великим человеком, которому не нужна корона.

У меня внутри все переворачивается.

«Как он может знать, кто я? Кем могу стать в будущем? Кем мог бы стать?»

Наверное, все мы живем с этими мыслями. Я, Мэра, даже мой дядя. Мы избраны для какого-то величия и прокляты им.

– Спасибо, Джулиан, – выдавливаю я, снова переступая через себя.

Он хлопает меня по плечу и тихо говорит:

– Это еще не конец, ты ведь это понимаешь? И не закончится еще долго. Может быть, только через десятки лет.

– Да, – отвечаю я, нутром чувствуя, что это правда. Озёрный край, Отделение Серебряных. Независимо от того, насколько силен этот альянс, всегда найдется кто-то, кто бросит вызов ему – и миру, за создание которого мы боремся.

– Твое имя останется в истории, попомни мои слова, – говорит Джулиан, подводя меня к террасе. Снаружи Мэра кричит на Бри, притянув его к себе за шиворот.

– Убедись, что в ее анналах останешься ты.

Если бы я мог, я бы сжег эту ужасную комнату дотла, но безмолвный камень – это одновременно и яд, и якорь. Я чувствую его действие, чувствую, как он распространяется под моей кожей, как черная плесень. Мои руки и ноги болят от тяжести этого ощущения. Мне плохо, сама моя природа отвергнута. Мое пламя погасло, или, по крайней мере, находится далеко за пределами моей досягаемости.

Вот что я делал с ней. Справедливо, что они поступают так же со мной. Ее держали в другой комнате, но я все равно чувствую ее присутствие – и сдерживаю ухмылку при мысли о справедливом наказании, о соразмерной плате за свои грехи. Но это было бы невозможно. Нет епитимьи, которую можно было бы наложить, чтобы исправить то, что я сделал. Я запятнан навсегда, мои грехи невозможно искупить, меня невозможно вылечить. И это все упрощает. Я могу делать все, что в моих силах, чтобы выжить, без раздумий, без ограничений. Чтобы все это стоило того, что я сделал. Я могу сделать все.

Два стула в моем роскошном подобии камеры стоят у окон, лицом друг к другу, как будто приготовлены к встрече. Я усмехаюсь им и вместо этого ложусь на длинный диван, наслаждаясь прохладой золотистого шелка. Это довольно красивая комната, забытая гостиная вместо подземелья, которого я заслуживаю. Кэл дурак, он пытается проявить ко мне милосердие – или показать остальным, насколько он милосерден, насколько он отличается от меня. Он предсказуем, как восход солнца.

Я сосредотачиваюсь на гладкой ткани, чтобы не чувствовать мертвый, давящий груз безмолвного камня, и внимательно изучаю потолок. Он украшен гипсовыми фигурами в виде замысловатых фигур, окутанных пламенем. Эта часть Океанского Холма мне совершенно незнакома. Этот дворец особенно любила мать Кэла, и отец нечасто привозил сюда двор.

Интересно, увижу ли я еще Дворец Белого Огня? При мысли о том, что брат занял мою комнату, у меня сжимаются кулаки. Не потому, что она по праву принадлежит мне, а потому, что он увидит в ней слишком много меня . Тесноту моей спальни, пустоту единственного места, где я оставался один. Так он узнает, какие у меня слабости – а Кэл хорошо умеет пользоваться слабостями, когда их находит. Обычно у него уходит на это довольно много времени, но в этот раз я облегчил ему задачу. Может быть, он наконец узнает, какая во мне бездна, на какой скале я стою и с какого обрыва бросаюсь.

А может быть, он вообще ничего не заметит. Когда дело касается меня, Кэл удивительным образом слепнет, к лучшему это или к худшему. Он мог бы просто быть таким же близоруким, упрямым, честолюбивым и чрезмерно гордым тупицей, каким был всегда. Есть шанс, что эта война не изменила его или его способность видеть меня таким, какой я есть. Большой шанс.