Виктория Авеярд - Разрушенный трон [litres]

Я нахожу утешение в размышлениях о том, какой же идиот мой брат. Золотой мальчик, ослепленный собственным светом. На самом деле он в этом не виноват. Калоры – короли-воины, наследники, воспитанные для битвы и крови. Не самая подходящая почва для развития интеллекта или интуиции. И у него не было матери, которая следила бы за ним и уравновешивала то, что наш отец хотел от сына. У меня-то была. Мама позаботилась о том, чтобы я научился сражаться не только на поле боя, во время спарринга, – но также и на троне.

«И вот где ты в итоге оказался. И где оказался он».

Я рычу, резко усаживаюсь на кровати, хватаю ближайшую ко мне вещь, а затем швыряю ее в стену. Стекло тут же разбивается, вода и цветы оказываются на стене и полу. Разрывающая изнутри боль мгновенно становится легче.

«Неудивительно, что Мэра так часто это делала», – подумал я, вспоминая, сколько раз она забрасывала едой стены собственной камены.

Для пущей убедительности я бросаю еще одну вазу, на этот раз – в окно. Стекло даже не треснуло, но я все равно чувствую облегчение.

Это длится недолго. Как и всегда. Сначала я думаю о ней, о маме. Как всегда, я слышу ее голос в моменты тишины, чувствую, как призрак нашептывает что-то мне на ухо. Я уже давно перестал пытаться от нее абстрагироваться. Это не работает. На самом деле, тогда она становится только хуже.

«Удар за удар, – слышу я, эхо слов, сказанных перед ее смертью. – Порез за порез».

Если они собираются причинить мне боль, я должен причинить боль и им тоже. Я должен поступить еще хуже .

Если бы только она могла дать совет получше. Я застрял, меня заключил в темницу мой собственный брат. И у него нет другого выхода, кроме как казнить меня. По крайней мере, я другого выхода не вижу.

Если бы решение зависело только от Кэла – тогда да, тогда я остался бы в живых. Тогда я бы вообще не переживал. У него не хватает духу убить меня – даже сейчас. Но у него снова есть корона и королевство, которое нужно убедить, и он просто не может показывать слабость. Особенно, если дело касается меня. Более того, я не заслуживаю его милосердия. Но я сделаю так, как говорит моя мать. Я причиню ему столько боли, сколько смогу, заставлю его страдать, пока не придет мое время. Будет небольшим утешением знать, что он истекает кровью так же, как и я.

И Мэра тоже. У нее все еще есть раны. Раны, которые нанес я, раны, которые всегда можно вскрыть. Говорят, что звери становятся опаснее всего перед лицом смерти. Что в конце жизни они наиболее опасны и жестоки. И я тоже буду таким – если мне удастся увидеть ее до того, как мой приговор будет приведен в исполнение. Я отчаянно на это надеюсь.

Айрис нечасто рассказывала мне о своих богах, а я не утруждался и не задавал ей вопросы. Но я провел собственное исследование. Она верит, что после смерти люди оказываются в определенном месте. Сначала мне тоже хотелось в это верить. Это означало бы, что я снова увижу маму – и увижу Томаса. Но загробная жизнь для Айрис расколота на две части, разделена на рай и наказание. Я, конечно же, заслужил последнее.

А Томас, мой дорогой Томас, конечно же, нет.

Если после смерти что-то и есть, нам не суждено встретиться.

Я возвращаюсь к тому, что я всегда знал, к бремени, которое я нес, к концу, который всегда ждет. Я больше никогда его не увижу. Даже в моих снах.

Мама дала мне так много, но столько забрала взамен. В попытке избавить меня от ночных кошмаров она забрала мои сны. Иногда это мне по душе, но прямо сейчас, в этой комнате, я хотел бы уснуть, сбежать – и еще раз увидеть его лицо. Еще раз почувствовать то, что я чувствовал, когда был рядом с ним. И забыть об этом извращенном гневе, о боли и ярости, разрывающих меня каждый раз, когда я думаю о нем, о его обожженном до неузнаваемости теле – обожженном моими собственными проклятыми пальцами.

Интересно, я так его оплакиваю, потому что не знаю, что было бы, если бы все сложилось иначе? Потому что не знаю, каким бы я стал, если бы он был рядом со мной? Или потому, что мама никогда не искажала мои чувства к нему? По крайней мере, она не делала этого, пока он был жив. Позже она, конечно, попыталась – когда воспоминания о нем пожирали меня изнутри. И проделала то же самое с моими чувствами к Мэре, выдергивая каждый новый всплеск, как садовник выдергивает сорняки.

Но даже Мэра не разрывает меня на части так, как до сих пор разрывает он. Даже она не причиняет мне такой боли.

На это способен только один человек – из тех, кто еще остается в живых. И мне скоро придется встретиться с ним лицом к лицу.