Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев [litres]

Перебравшись на правый край, Эльга запустила рябь перемен уже от Ружей, помогая листьям ладонями и торопя обновляющийся узор к центру букета. Пальцы невесомо касались жилок и сгибов, на ходу исправляя мелкие недочеты. В глазах лиственных фигур темно-зеленой тенью проскакивал испуг.

Ш-ш-ш.

К меже обе запущенных Эльгой волны пришли одновременно. Когда волны не остановились и прошли друг сквозь друга, кто-то за спиной не выдержал и ахнул. Новый узор растягивал и портил лица, морщил лбы, играл глазами, кривил плечи, подменял одни руки другими.

Ш-ш-ш.

Тихий, убаюкивающий шепот рассыпался, летел к концам забора. И вдруг – хлоп! – все стало как прежде. Ружи и Башквицы. Башквицы и Ружи. Только не понятно кто где.

– Смотрите, – повторила Эльга.

Руки зачерпнули из сака, подбросили листья вверх. Падали они долго, казалось, плотный воздух с неохотой пропускает их через себя.

Вот Башквицы таращатся сквозь. Но не со своей половины, а со всего букета. Одни Башквицы. Старики и старухи. И дети. И скудоумные близнецы. И Осип смеется в бороду. А Ружи где? Хотя нет, постойте, это же Ружи и есть! Ружи слева и Ружи справа. Тоже мужики и бабы, и дети поверху. Исключительно Ружи. Расползлись, расселись, заняли лавки. Только если присмотреться, то понятно, что Башквицы. Или все же?

Листья упали.

Эльга смотрела, как прорастающие из букетных фигур нити долгой, оголтелой вражды путаются, пытаясь найти, кого бы ужалить, и лопаются искрами, сплетясь перед тем в узлы, как жаркие сполохи под осиновыми и рябиновыми листьями затухают, никнут и сменяются другими, простыми и светлыми узорами.

Вот Ружи. Вот Башквицы. Вместе, через одного. И никакой разницы. Одно и то же. Кого ненавидеть-то? Самих себя?

Посмотришь с одной стороны – Башквиц, шагнешь в другую строну – Руж. Не обман зрения, не игра света, а так и есть.

Эльга вздрогнула и очнулась.

Было все так же тихо, и она поверила вдруг, что позади нее никого нет – все уже давным-давно ушли, разбрелись по лагерю, усадили детей в телеги и уехали, оставив мастера наедине со своим никчемным букетом.

Видимо, один только господин Некис и стоит за спиной чуть справа, чтобы утешить, подхватить, если ее не удержат ноги, сказать по такому случаю, что не каждому мастеру удается все и сразу, некоторым и жизни не хвата…

Эльга мотнула головой, обрывая мысли, и обернулась.

Сначала она даже не поняла, что видит. А потом сердце прыгнуло к горлу и застряло там распухшим, шевелящимся комом, а слезы так и покатились из глаз.

Настоящие, живые Башквицы и Ружи стояли одной толпой. Будто слиплись воедино навсегда. Свитки, малахаи, шеруги, юбки, платки, старый, заношенный муландир. Дети обнимали взрослых, взрослые смотрели на букет и сдвигались теснее, чуть ли не копируя лиственных двойников.

Вместо жарких костров ненависти в них горели стыд и желание строить жизнь заново. Старухи утирали глаза, Осип Башквиц обнимал Ристака Ружа, пряча бороду на его плече, близнецы, покачиваясь, пускали счастливую слюну.

Эльга улыбнулась и потеряла сознание.

Проспала она целый день.

Господин Некис придержал сборы, чтобы успеть попрощаться. Эльга наспех сделала ему маленький, с ладонь, букет, который господин Некис на шнурке повесил на шею. На тонкой деревяшке она набила ему мечту – зыбкую женскую фигурку с зелеными глазами. Ту, что в нем разглядела.

Три дня потом ее водили из местечка в местечко. Из Яблонца в Ружин и обратно. Чуть ли не в каждую избу. Ошалевшему, пригнавшему фургон Сарвиссиану приходилось отдуваться за нее на застольях. Эльга же работала – тратила запас досок.

Детям набивала зверей. Взрослым – разное. Кому-то – портреты родных, кому-то – чтобы после хмелки голова была светлая, а кому-то – самих себя, разве что поправляла чуть-чуть узоры, убирая злое.

Даже близнецам соорудила букет, на который они долго пялились по утрам, и лица их светлели, а в глаза появлялась мысль. Как рыбка в мутной воде.

– Госпожа мастер, – вечером третьего дня взмолился Сарвиссиан, – давайте поедем уже, устал я брюхо набивать.

– Хорошие ж люди, – улыбнулась Эльга.

– Хорошие, ага, – кивнул извозчик, – только укорота ихней доброте нет. Как с цепи сорвались.

– Это они с непривычки.

– Да я уж понял. Поехали, а?

Забор так и стоял на меже.

И Ружи, и Башквицы провожали их одной смешавшейся толпой, дети с четверть лиги бежали за фургоном, махали руками, смеялись. Лиственные фигуры с забора, обнявшись, смотрели вслед сквозь опустевший лагерь, частокол столбиков на меже и пустые светлые пространства на месте собранных палаток.