Наталья Игнатова - Откровение

На ложементе из фильма ужасов сидел Зверь. Он увидел Дитриха и скорчил такую рожу, что снова захотелось ему врезать. Ну, а что? Вчера хорошо же было.

— Поля Волка не удержат, — объяснил Змей. — Генератор сам отключится, чтоб его спасти. Ремни надежнее.

— Когда я разучился выедать мозги Мастерам? — уныло спросил Зверь. — Что со мной не так? Умел же.

— Эльрик тебя испортил, — отозвался Змей непонятно. — Дитрих, поля — для твоей безопасности. На определенном этапе Волк… забудет себя. И тогда, если ремни его не удержат, он попытается убить всех, кого увидит. Но с генератором полей в таком состоянии уже не договорится, и тебя не достанет. А если и договорится, я за тобой присмотрю.

Спрашивать, как Змей собирается обезопасить себя, Дитрих не стал. И так ясно, что драконы, боги и ангелы в силовых полях не нуждаются.

Зверь, впрочем, тоже ангел…

Ангел-Зверь, прошипев что-то совершенно непроизносимое и очевидно нецензурное, улегся на ложемент. Из всех крылатых созданий, больше всего он сейчас походил на злого воробья. Страшная тварь, чего там.

Правда, когда ремни, взметнувшись по-змеиному, туго-натуго примотали его худое тело к пласталевому каркасу, Дитрих отчасти осознал, что тварь перед ним и правда страшная. И правда — ангел или бог или… что-то. Нечто. Не уступающее Змею в могуществе.

Хорошо, что необученное.

Когда Зверь забудет себя, когда начнет убивать, он ведь забудет и о том, что нельзя убивать тех, кто в небе. От этого стало тошно. Не страшно — Дитрих сейчас боялся предстоящей боли куда сильнее, чем возможной смерти — а именно тошно. «Мастера не убивают Мастеров», Зверь так сформулировал? Зверь не убил его, не убил Джокера, не убил Кинга. Дал убить себя, чтобы не убить их. Это и делало его… им. Даже тогда, на Цирцее, когда ни один из них еще не знал ни о каких Мастерах. И это то, что должен уничтожить Змей. Вместе с умением летать.

Это задача Змея.

А задача Дитриха фон Нарбэ в том, чтобы Зверь снова себя вспомнил после того, как Змей его уничтожит. Потому что сам Дитрих фон Нарбэ, пока не встретил этого психа, не умел говорить «ты в небе» с тем единственным смыслом, который имеет значение. Научился. У Зверя. И пяти лет, когда сказать это было некому, хватило ему на всю жизнь.

Включился генератор поля, и на мгновение по прозрачной поверхности разбежались синеватые световые блики.

— Готовы? — спросил Змей.

Вряд ли он ждал, что они ответят. И они не ответили.

Дитрих даже и не знал, что бывает такая боль. Он чувствовал во рту соленый привкус крови и мог лишь молча благодарить Бога за то, что боль эта — чужая. Что не его душу сдирают тонкими кровоточащими слоями, не его душу втаптывают в грязь, не в его душу тонкой дымящейся струйкой течет кислота, разъедает, шипя, оставляя черные, проплавленные дыры.

Не его.

Зверя.

Душа в кончиках пальцев. Странный, страшный и прекрасный мир, где есть люди, умеющие летать. Грязный комок земли, по которому язвами расползлись государства смертных. Неба не существует… Неужели ты поверишь в это, Зверь?

Поверит. Зверь поверит, и еще часть его души умрет, не выдержав такой боли

…Небо заляпано кровью.

Нет. Неба не существует. Это только слово. Короткое слово, которое ровным счетом ничего не значит. Слой толстого стекла, мутного до тошноты. Летать? Что это — летать? Застыть в стекле, как муха в янтарной лепешке. Не пошевелиться. Не вздохнуть. Бутылочное стекло мерзкого голубого цвета. И ничего больше.

Ничего…

— Вверх! — Зверь улыбался, в бешеных черных глазах плясали огненные демоны, — вверх, Гот! Это же грязь. Небо, оно…

— Чистое, — выдохнул Гот. И рванулся, раскалывая застывшую стеклянистую слизь. Удар. Еще. И еще. Трещины ползут по мутному монолиту. Не на что опереться. Не от чего оттолкнуться, чтобы взлететь, пробиться, проломиться насквозь. Не стекло — студень. Не ломается — течет…

— Вверх, — веселый, яростный смех, — доверься машине, майор, ей похрен, она железная.

Две души, слившиеся в одну. Ровный гул моторов. Студенистая плоть расступается, рвется… Вверх!

Холодная, звонкая, безграничная свобода. Солнечные лучи на бурунах облаков. Небо. Оно обнимает — оно уже не отпустит, не позволит уйти, потеряться в багровых лабиринтах боли, не даст захлебнуться в грязи. А студень внизу рушится сам в себя, горит, коптящий и вязкий, как пластик.

Зверь?

Зверь сгорает сейчас заживо, сгорает в своем небе. В мазутной луже, в расплавленном стекле, в вонючей голубой слизи.