Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Даже скучно как-то, Тааль-Шийи… Кто воспитал такую правильную майтэ, которая с первого раза отвечает на любую загадку?… И предсказывать не берусь, как отнесутся к тебе тауриллиан: чрезмерная правильность их смешит…

Ну вот, вдобавок к «чистой» она ещё и «правильная». Тааль понятия не имела, как это оценивать: похвала от лица грифов и песчаного старика оборачивалась своей противоположностью.

— Ты так хорошо знаешь своих… друзей, о Хнакка? — Тааль намеренно сделала паузу, чтобы можно было вставить вариант «хозяев». Её не покидали мысли о почти беспомощной Гаудрун и Турии, которому зачем-то ещё и приказали оставить оружие. Язвительные замечания духа были неуместны и вызывали только гнев. — Если да, передай им: они получат, что хотели — не больше, не меньше. Я точно такая же, как все майтэ, разве что пою хуже многих, зато в полётах стыдиться мне нечего… А сейчас мне душно и стыдно перед друзьями, поэтому я не очень хочу здесь задерживаться. Может, ты и старше на пару тысячелетий, но это не даёт тебе права насмехаться надо мной…

Возникла пауза, а потом Хнакка зашуршал трухлявым старческим смехом. Тени от солнца собрались на его золотистых скулах; он как бы вырос, почти касаясь неба сгорбленной осыпающейся спиной.

— О, а птичка может и клюнуть, надо же… Уже лучше. Что ж, вот тебе третья загадка, Тааль-Шийи, раз ты так просишь. Кто, единственный из всех, может предать тебя?

От этих слов в пустынной жаре повеяло холодом. Тааль замолчала надолго. Первым порывом было ответить «Враг», или «Тауриллиан», или даже «Ты сам», но она спохватилась, уловив подвох: ведь предать как раз может только друг… Но «друг» — слишком широкое слово, а попытка у неё одна.

Может ли Хнакка иметь в виду кого-то определённого? Может ли наперёд знать будущее?…

Нет. Как бы там ни было, она не назовёт имя Турия — не позволит себе даже задумываться об этом.

— Тот, кто мне дорог… — медленно проговорила Тааль, глядя в собственную тень на песке.

— Точнее! — потребовал атури. Будто почувствовав свой успех, он распрямился и уже не выглядел таким немощным. Чётче обозначились ноги, и вокруг нагих колен закружилась золотистая крошка. — Я не приму такого ответа.

— Тот, кого я люблю.

Сразу после её слов поднялся ветер; небо потемнело, и вихрь песка, отделившись от той самой песчаной горы, закрутился широкой спиралью. Странная пелена прикрыла солнце, и Тааль оказалась в полусумраке наедине с пустотой: Хнакки уже не было перед нею, и даже скорпионы пропали.

Песок из золотистого превратился в белый — не искрящийся и таинственный, как по ночам, а костяного, мёртвого цвета. Всё неуловимо изменилось. Пустыня словно впервые показала подлинное лицо — как лисица, сбросившая шерсть ради большого гладкого тела.

Бдение Тааль началось.

Хнакка не объяснил, разумеется, что именно ей предстоит, но об обрядах-бдениях она знала. У майтэ ночь без сна и пищи предваряла, например, посвящение в мужчины — день, когда птенец выпускался в первый полёт. Отец почему-то не любил рассказывать о своём бдении (возможно, потому что в таком случае пришлось бы поведать и о первом полёте, а философствовал Мьевит лучше, чем летал…), зато охотно вещал о подобных обычаях у кентавров и морского народа.

Гвинд — один из молодых стражей гнездовья, который сражался с застенчивостью, слишком рьяно строя из себя задиру, — наоборот, однажды поделился с Тааль впечатлениями. «Довольно скучно, — вздохнул он. — Ни поговорить ни с кем, ни поесть… А главное условие — всю ночь оставаться на одном месте. Это должно помочь сосредоточиться или что-то вроде того…» Судя по тону, бдение не вывело самопознание Гвинда из зачаточной стадии. Но правило «оставаться на одном месте» крепко врезалось в память Тааль.

Опыт с пещерой Эоле подсказывал ей, что именно должно случиться. И Тааль боялась, что такого испытания уже наверняка не выдержит…

Первым пришедшим к ней призраком была мать. Хотя Тааль ожидала этого, удар оказался весомым: один взгляд ясных материнских глаз пригнул её к земле, подобно ране от стрелы.

— Доченька! — пела Делира, и голос её сладко-тоскливо разливался в песчаной тишине. — Тааль, зачем ты покинула родное гнездо? Как мне избыть своё горе, как мне летать без тебя? Тааль, доченька!..

— Мама! — задыхаясь, вскрикнула Тааль и рванулась навстречу, но невидимая стена отбросила её назад. Совсем близко были золотые волосы и мягкие перья матери — и как никогда далеко. Вина и горечь, точно осиный рой, жалили Тааль: боль от них почти ощущалась телесно. — Матушка!..