Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

Он держал в руках утонувшую диадему Хелт. То есть, конечно, её точную копию.

Отсюда он слышал, как встревоженно шепчутся Ривэн и Бадвагур. При желании мог бы и разобрать слова, но не стал.

Задержав дыхание (теперь гниль почему-то казалась вдвойне невыносимой), Альен нажал потайную кнопочку в оправе, и прозрачный, точно слеза, камень так же легко отошёл. Но за ним не было зеркала — лишь гладкая серебряная ямка.

— Нам пора, господин мой! — умоляющим голосом позвал Ван-Дир-Го — ему явно не терпелось уйти.

Альен поднялся и на прощание коснулся чуть шершавого, как яичная скорлупа, места у глазницы. Вот и всё, что осталось от гениального, похоже, ювелира — и умелого тёмного мага. Который успел, однако, чем-то не угодить Люв-Эйху. Скорее всего, тем, что начал якшаться с Хелт и тауриллиан вопреки его интересам. Наместник тогда, вполне возможно, ещё был предан королю, а держать неверных и недовольных среди рабов не привык.

Все годы, прожитые сыном Сен-Ти-Йи, пёстрой вереницей пробежали в сознании Альена — как горная речка в окрестностях Кинбралана бежала весной, разламывая лёд. На редкость способного мальчика, перепродав, отдали в обучение мастеру на каком-нибудь из северных или западных островов Минши; ювелирное дело там процветает. Потом — долгий кропотливый труд, ноющие глаза и пальцы, муки просыпающейся магии…

Где они пересеклись с Хелт — в Долине Отражений? Или, может, маг-ювелир много путешествовал и бывал в Альсунге?

Мог ли и Фиенни знать его?…

А впрочем, какая уже разница. Бессловесные кости… А тот искусный механизм, который пустили в дело, давно в иле и морском песке.

Уходя, Альен всё-таки забрал диадему — сам не зная, зачем.

Странная тяжесть скрутила его по дороге к дому Люв-Эйха. Поразмыслив, Альен понял, что слишком многого ждал от Особой коллекции. Неизвестно отчего ему вздумалось, что там найдутся важные ответы и восстановятся утраченные связи. Однако вопросов лишь стало больше — совсем как после Овражка, Гха'а, Кинбралана, встречи с боуги и весёлой ночи в компании Дии-Ше…

Альен шёл, подушечками пальцев растирая пыль от черепа (ведь просто пыль, как любая другая), и чувствовал, как неуклонно тает в нём даже радость от встречи с Бадвагуром и Ривэном, от того, что с ними всё в порядке.

Кажется, что теперь и на нём такой же пыльный осадок… Так много законченных историй, а начала с концами наводят одинаковую тоску.

В доме Наместника горели все окна и стоял ропот толпы рабов — негромкий, он едва заглушал далёкое шуршание моря. Окинув хозяйским взглядом все эти маски, Альен всё же ощутил нечто вроде гордости: выглядело впечатляюще и куда грознее настоящего маскарада.

Интересно, от отца или от Отражений досталось ему это глупое пристрастие к внешним эффектам?…

— А вот и зачинщик, — проговорил Люв-Эйх. К его чести, совершенно спокойно. В коконе из шёлковых простыней — пурпурных и молочно-белых — толстяк напоминал сахарную голову. Кое-кто из рабов-подростков, по-видимому, подумал о том же и нервно захихикал в углу.

Наместник Рюя лежал на широкой низкой кровати (Альен слышал, что в Минши только шайхи, и то не все, имеют право на такую роскошь вместо циновки), связанный; не меньше десятка рабов (и зачем было набиваться такой толпой?…) рассыпались по покоям и смотрели на Альена в ожидании. Охотничья свора Горо, должно быть, именно с такой преданностью блестит на него глазами в золотистый осенний день.

— Доброй ночи, господин Наместник, — созерцая всю картину, почти искренне пожелал Альен. — Да озарит эти покои милость Прародителя… Если ты, конечно, веришь в него.

Связали Люв-Эйха на удивление искусно (не зря Альен собирал рабов накануне ночью, чтобы показать им пару надёжных узлов), так что шевелить он мог только глазами. Беспомощный, словно разложенный на столе барашек перед закланием, Люв-Эйх, тем не менее, сохранял своё вельможное достоинство. Оробевший Ривэн, подтрусив откуда-то сбоку, пробормотал нечленораздельное проклятие.

— Лучше бы этой бочке и рот заткнули. Ему пошло бы на пользу.

Бадвагур кашлянул с лёгким укором, но возражать не стал. Он сразу захватил дорожный узел и теперь с характерным каменным грохотом водрузил его на пол. Подбитые беличьим мехом агховы сапоги бесцеремонно топтали лепестки роз, рассыпанные по полу спальни. Вообще-то Альен ничего не имел против роз, но в этом зрелище было нечто умиротворяющее.

— Наверное, я должен благодарить судьбу, что не понимаю по-дорелийски, — брезгливо скривившись, заметил Люв-Эйх. — Как глупо и грубо, волшебник… Честное слово, я ожидал большего. А тебя всего-то и хватило на то, чтобы поднять на мятеж моих же людей, — он обвёл глазками-бусинками напуганных рабов. — Тех, кто здесь никогда и ни в чём не нуждался, — подчеркнул он, возвысив слащавый голос — ни дать ни взять кезоррианский оратор на диспуте. — Тех, с кем всегда поступали по справедливости. И кто может быть уверен, что так будет и впредь… Им некуда идти, волшебник. Ты до смешного наивен, если предполагал, что из-за масок я не вычислю виноватых. Ведь правда, Альх-Го? — Люв-Эйх покосился на грузного мужчину (Альен доверил ему миншийскую кривую саблю — им досталось не так уж много оружия, поэтому он подбирал самых сильных). — Никогда не думал, что тебя, такого честного слугу, увижу простым головорезом… Разве не я купил тебя на рынке Менхайи, когда у тебя ещё не сломался голос? Не я держал на коленях твоих детей? Не я защитил тебя от суда и публичной порки?… Так чем же заслужил я это унижение, Альх-Го? Отчего ты предал меня по одному слову этого чужеземца, этого бродячего фокусника без рода и дома?…